Записки странствующего энтузиаста

Анчаров Михаил Леонидович

– Ясное дело! — говорю, а меня уже тошнит от цифр.

– А другие степени любых оснований неравенство еще больше увеличивают. Значит, собака зарыта где-то между степенями 2 и 3.

– Собака — друг человека, — говорю.

– Уймись, — сказал он. — То есть Пифагор открыл особенные основания, которые дают всем известное равенство… Я же доказал, что это равенство нарушается при любой другой степени, кроме 2… Ну, а Ферма открыл, что и сам квадрат есть степень особенная и исключительная. Так как остальные степени невозможно разложить на

две такие же. Кстати, он записал это на полях той же Диофантовой книги. И это считают самым важным его открытием в теории чисел. Так и сказано в «Брокгаузе»: том 70, стр. 585. И я убедился, что все дело в двойке, в степени 2. Я стал думать… — он показал, как стал думать: выпучил глаза и сжал губы, — что же это за такое особенное число 2, в чем же его особенность?..

– Может, хватит? — говорю. Но разве его остановишь!

– … Во-первых, 2 — это число простое, то есть делится лишь на единицу и на самое себя, а во-вторых, оно — четное. Но мало этого, оно единственное такое — простое и одновременно четное. Все остальные либо четные, либо простые, а это — одновременно! Усёк?

– Ну и что?

– А то, что 2 есть единственное число, которое удовлетворяет всем тогдашним условиям одновременно. Других чисел тогда просто не знали.

– Ни фига себе… — говорю. — А теперь знают другие?

– А как же! Иррациональные, отрицательные… И число 0 тогда числом не считалось. Тогда знали только целые, положительные, рациональные, простые и четные.

– Вот тебе и 1630 год! — говорю. — Календарь не подведет! Это ж «уголок»! Ты открыл «уголок»!

– Что значит «уголок»?

– А это уж мое открытие, — говорю.

Пора было спасать его от весельчаков. Сапожников есть Сапожников — делится только на единицу и на самое себя. Если он за эту Ферму получит деньги — можно будет занять у него на «Запорожец».

– Понимаешь, — сказал он, — когда Ферма говорил, что нашел простое доказательство теоремы, он мог иметь в виду только это особенное свойство самого числа 2. Что и требовалось доказать. Я и доказал это своим способом.

Эх, Сапожников, Сапожников…

– Мой сын тоже доказал известную теорему своим способом, — говорю. — Я его спрашиваю: А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало. Что осталось? Обычно отвечают И, а он, знаешь, что ответил?

– Что?

– Труба, — говорит, — осталась труба.

– Оригинально, — задумчиво сказал Сапожников.

– Что делает здесь этот тип? — спросил я.

– Кто? А-а… Муж Кристаловны? От него у меня секретов нет… Он первый применил мой двигатель.

– А ты знаешь, для чего?

– Нет.

Я рассказал, на что идет бесплатная энергия его двигателя. Он отрезвел и заснул.

– Придумай что-нибудь, — произнес он, засыпая. Легко сказать.

Но мне помогло то, что Сапожников был неслыханный простофиля, и его космическая наивность.

Когда построили двигатель, то вместо того, чтобы испытать его двигатель на ближайшем нужнике — ведь стоит же рядом! — Сапожников осветил конференц-зал

Академии. Неужели Сапожников думал, что это дело останется незамеченным? И когда муж Кристаловны узнал, что Сапожников так не думал, он понял, что приближается крах, о котором он сам старался не думать…

Выкрасть двигатель — не выход. Сапожников отдаст чертежи в Академию, если уже не отдал. Но как это узнать? И муж Кристаловны пришел ко мне.

– Я пошутил, — сказал он. — Ваша жена не биоробот.

– Вот как? — говорю.

– Но в ней скрыта особенность. Она донорский ребенок. Мать ее, покойница, очень хотела ребенка. Я это устроил. Но она умерла родами, и девочку воспитал я.

– А кто донор?

– Ралдугин.

– Джеймс? — вскричал я.

– Папа! — вскричала мать моего ребенка.

– Да. Он абсолютно сверхъестественно здоров в генетическом смысле. Я проверял.

– Какой же она биоробот? — говорю. — Человек родил человека. Все остальное — техника.

– Я же сказал, что пошутил.

– Шутка длилась двадцать лет, — сказала мать моего ребенка. — Он врал мне с пятилетнего возраста. Дать бы ему по морде…

– Это можно, — говорю.

– Это ничего не изменит, — быстро возразил он.

– Тоже верно, — сказала она.

– Биороботы невозможны в принципе, — говорю я рассудительно. Они ничего не хотят. Все можно сделать искусственно, кроме желания и воображения.

– Откуда вам это известно?

– От Сапожникова. От кого же еще?

– Вот за этим я и пришел.

– То есть?

– Чтоб вы узнали — отдал он уже чертежи в Академию или нет?

– Зачем?

– Я хочу уговорить его не отдавать.

– Он вас не послушает.

– Ну что ж, тогда ему несдобровать. На него нажмут.

– Кто, примерно?

– Примерно, Мамаев-Картизон.

– Этот кретин в отставке?

– Это на первый случай, — сказал муж Кристаловны. — Потом нажмут на вас.

Он остановился. Приближалась мать моего ребенка. Неплохую испекли доноры. Молодец Ралдугин. Я всегда знал, что Джеймс не подкачает. В руках у нее был поднос жостовской артели, с розами.

– Я ничего не имел в виду, — быстро сказал он.

– Запомни, — говорю. — Последний раз запомни… Ты знаком с Громобоевым? Он содрогнулся. Громобоева он не знал.

– А что он мне сделает?..

– Он тебя разорит.

Краска схлынула с его ланит. А вдруг этот Громобоев знает тайну его производства?

– Хотите денег? — все так же быстро спросил он. — Вам нужны деньги?

– Конечно.

– Сколько?

– Четверть стены.

– Чего?

– Четверть стены дачи Кристаловны.

Когда до него дошло, он стал красный. Так было несколько мгновений. Потом он исчез со скоростью света. Или чуть медленней.

– Ты же его пришиб, — сказала мать моего ребенка.

– Чем? — спрашиваю. — Ведь поднос был в руках у тебя.

– Добыча золота — монополия государства, — сказала она.

– Ах, да… — говорю.