Записки странствующего энтузиаста
Шрифт:
– Ясное дело! — говорю, а меня уже тошнит от цифр.
– А другие степени любых оснований неравенство еще больше увеличивают. Значит, собака зарыта где-то между степенями 2 и 3.
– Собака — друг человека, — говорю.
– Уймись, — сказал он. — То есть Пифагор открыл особенные основания, которые дают всем известное равенство… Я же доказал, что это равенство нарушается при любой другой степени, кроме 2… Ну, а Ферма открыл, что и сам квадрат есть степень особенная и исключительная. Так как остальные степени невозможно разложить на
– Может, хватит? — говорю. Но разве его остановишь!
– … Во-первых, 2 — это число простое, то есть делится лишь на единицу и на самое себя, а во-вторых, оно — четное. Но мало этого, оно единственное такое — простое и одновременно четное. Все остальные либо четные, либо простые, а это — одновременно! Усёк?
– Ну и что?
– А то, что 2 есть единственное число, которое удовлетворяет всем тогдашним условиям одновременно. Других чисел тогда просто не знали.
– Ни фига себе… — говорю. — А теперь знают другие?
– А как же! Иррациональные, отрицательные… И число 0 тогда числом не считалось. Тогда знали только целые, положительные, рациональные, простые и четные.
– Вот тебе и 1630 год! — говорю. — Календарь не подведет! Это ж «уголок»! Ты открыл «уголок»!
– Что значит «уголок»?
– А это уж мое открытие, — говорю.
Пора было спасать его от весельчаков. Сапожников есть Сапожников — делится только на единицу и на самое себя. Если он за эту Ферму получит деньги — можно будет занять у него на «Запорожец».
– Понимаешь, — сказал он, — когда Ферма говорил, что нашел простое доказательство теоремы, он мог иметь в виду только это особенное свойство самого числа 2. Что и требовалось доказать. Я и доказал это своим способом.
Эх, Сапожников, Сапожников…
– Мой сын тоже доказал известную теорему своим способом, — говорю. — Я его спрашиваю: А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало. Что осталось? Обычно отвечают И, а он, знаешь, что ответил?
– Что?
– Труба, — говорит, — осталась труба.
– Оригинально, — задумчиво сказал Сапожников.
– Что делает здесь этот тип? — спросил я.
– Кто? А-а… Муж Кристаловны? От него у меня секретов нет… Он первый применил мой двигатель.
– А ты знаешь, для чего?
– Нет.
Я рассказал, на что идет бесплатная энергия его двигателя. Он отрезвел и заснул.
– Придумай что-нибудь, — произнес он, засыпая. Легко сказать.
Но мне помогло то, что Сапожников был неслыханный простофиля, и его космическая наивность.
Когда построили двигатель, то вместо того, чтобы испытать его двигатель на ближайшем нужнике — ведь стоит же рядом! — Сапожников осветил конференц-зал
Выкрасть двигатель — не выход. Сапожников отдаст чертежи в Академию, если уже не отдал. Но как это узнать? И муж Кристаловны пришел ко мне.
– Я пошутил, — сказал он. — Ваша жена не биоробот.
– Вот как? — говорю.
– Но в ней скрыта особенность. Она донорский ребенок. Мать ее, покойница, очень хотела ребенка. Я это устроил. Но она умерла родами, и девочку воспитал я.
– А кто донор?
– Ралдугин.
– Джеймс? — вскричал я.
– Папа! — вскричала мать моего ребенка.
– Да. Он абсолютно сверхъестественно здоров в генетическом смысле. Я проверял.
– Какой же она биоробот? — говорю. — Человек родил человека. Все остальное — техника.
– Я же сказал, что пошутил.
– Шутка длилась двадцать лет, — сказала мать моего ребенка. — Он врал мне с пятилетнего возраста. Дать бы ему по морде…
– Это можно, — говорю.
– Это ничего не изменит, — быстро возразил он.
– Тоже верно, — сказала она.
– Биороботы невозможны в принципе, — говорю я рассудительно. Они ничего не хотят. Все можно сделать искусственно, кроме желания и воображения.
– Откуда вам это известно?
– От Сапожникова. От кого же еще?
– Вот за этим я и пришел.
– То есть?
– Чтоб вы узнали — отдал он уже чертежи в Академию или нет?
– Зачем?
– Я хочу уговорить его не отдавать.
– Он вас не послушает.
– Ну что ж, тогда ему несдобровать. На него нажмут.
– Кто, примерно?
– Примерно, Мамаев-Картизон.
– Этот кретин в отставке?
– Это на первый случай, — сказал муж Кристаловны. — Потом нажмут на вас.
Он остановился. Приближалась мать моего ребенка. Неплохую испекли доноры. Молодец Ралдугин. Я всегда знал, что Джеймс не подкачает. В руках у нее был поднос жостовской артели, с розами.
– Я ничего не имел в виду, — быстро сказал он.
– Запомни, — говорю. — Последний раз запомни… Ты знаком с Громобоевым? Он содрогнулся. Громобоева он не знал.
– А что он мне сделает?..
– Он тебя разорит.
Краска схлынула с его ланит. А вдруг этот Громобоев знает тайну его производства?
– Хотите денег? — все так же быстро спросил он. — Вам нужны деньги?
– Конечно.
– Сколько?
– Четверть стены.
– Чего?
– Четверть стены дачи Кристаловны.
Когда до него дошло, он стал красный. Так было несколько мгновений. Потом он исчез со скоростью света. Или чуть медленней.
– Ты же его пришиб, — сказала мать моего ребенка.
– Чем? — спрашиваю. — Ведь поднос был в руках у тебя.
– Добыча золота — монополия государства, — сказала она.
– Ах, да… — говорю.