Записки сумасшедего следователя

Топильская Елена Валентиновна

Второй член бригады – Женя Казанский – был мрачен и сосредоточен. Как-то он подошел ко мне в коридоре РУОПа, отвел в сторону и значительным шепотом сказал: «У тебя дело по убийству двоих „тамбовцев»? Я знаю, кто убил. – Выдержал эффектную паузу и продолжил: – Но я тебе не скажу. И вообще никому не скажу...» – «Милосердный Боже, а зачем ты в таком случае мне это сообщаешь?!» – «Чтоб знала», – был ответ. Я мысленно продолжила: «Чтоб знала, какой я крутой оперативник, какой серьезной информацией я располагаю, и в каких кругах я ее черпаю...» Короче, как говорил Куприн, видно сову по полету, добра молодца – по соплям. Но в общем и целом огромным количеством самой серьезной информации он действительно располагал, думать умел; руководство считало, что по своим оперативным способностям он один стоит целого отдела.

Его особенностью была привычка тайно

записывать на диктофон любые разговоры, и не только служебные. Пьет ли он с товарищами ночью в кабинете, обжимает ли где-то женщину, главное, вовремя включить запись, а потом уже спокойно подумать, где можно использовать пьяный треп товарища или компромат на бабу. Может быть, в этом и заключатся высший оперативный пилотаж; и была в этой шпиономании какая-то сермяжная правда, поскольку некоторые сотрудники РУОПа, похоже, уже сами точно не знали, на кого они работают – на государство или на мафию. Не их это вина, а закон диалектики, когда количество переходит в качество: работая в управлении по борьбе с организованной преступностью, нужно ориентироваться в сложных взаимоотношениях различных группировок, а это почище Версальского двора. Естественно, каждый уважающий себя сотрудник РУОПа имеет в среде организованной преступности доверенных лиц, от которых получает информацию, но расплатиться за нее может только равнозначной валютой – информацией.

При этом, как мне стало казаться одно время, кое-какие опера, образно говоря, уже задолжали больше, чем могут отдать. Один наш следователь как-то сказал, что накануне имел интересный разговор с двумя руоповцами, его старыми корешами, которые подошли к нему в коридоре и с шутками-прибаутками спросили, нельзя ли освободить только что задержанного «бизнесмена», при этом один из оперов пообещал десять тысяч долларов за положительное решение вопроса. Они дружно посмеялись, так как следователь спросил: «Как делить будем?», а опер, лучезарно улыбаясь, ответил: «Поровну», ну а следователь попенял ему – ишь, какой хитрый, я буду освобождать, а ты поднесешь чемоданчик; давай хоть учтем коэффициент трудового участия – тебе 10%, мне 90%. Посмеялись еще, а когда расходились, опер через плечо сказал: «Но десять „тонн» в чемоданчике, ты только свистни».

Женя Казанский тоже как-то подходил ко мне по поводу возможности освобождения одного крупного авторитета. Была произнесена такая фраза: «Люди спрашивают – может быть, сделать подарок?» Последовала пауза, и Женя мгновенно сориентировался: «Ну, я им, конечно, сказал: это бессмысленно». «Дюновская» песня «Женька, ты дошутишься, Женька, ты доскачешься...» была как специально про него написана.

Когда ко мне в кабинет вошел третий сотрудник, прибалтийского происхождения, я не могла удержаться от мысли, насколько он мне неприятен, вплоть до щегольских усиков и длинных конечностей. Второй и третий сходу обменялись оскорблениями: по какому-то ничтожному поводу один назвал другого «истеричкой», другой ответил обвинениями в коррупции. Картину довершил сотрудник органа, контролирующего и их, и нас, сообщением о том, что они держат руку на пульсе, проверили всех, кто будет работать по делу (причем я не исключала, что и меня тоже, но, видимо, особого компромата на меня не нашли, почему и проявили доверие), и получается, что один из группы берет от мафии денежки за то, что составляет оборотный капитал РУОПа, – за информацию.

Вот с такой бригадой мне предстояло работать по делу, а я отчетливо сознавала, что без помощи оперов мне даже не вызвать на допрос свидетелей: в мафии дисциплина – не чета гражданской, пока приказа не поступит, никто показаний давать не будет; дело уже пестрело справками следователя – «не явился», «дома никого нет», «местонахождение не установлено»... Может быть, Макиавелли расщелкнул бы задачку такого сотрудничества в мгновение ока, а я оказалась попроще, и враг, конечно, не преминул этим воспользоваться.

Работа началась. Под девизом бессмертного Мюллера «Никому нельзя верить. Мне – можно» ко мне зачастил тот самый опер, который так не понравился мне внешне. «Нам же вместе работать, поэтому давай шампанского за знакомство», – и из рукава, как из цилиндра фокусника, он извлекал бутылку «Спуманте». «У тебя сынишка? А у меня две дочки; красивые девчонки, только глупенькие...» Должна признать – опером он был классным, и я на своей шкуре проверила, что такое вербовка. Короче, не прошло и месяца, как я уже послушно повторяла, что он – жертва предательских интриг мафии, зависти коллег и плюс к тому очень

несчастен в личной жизни. А такой гениальный опер, как он, заслуживает большего, чем то, что он имеет в РУОПе, и уж, во всяком случае, безграничного доверия с моей стороны. И, напротив, никакого доверия не заслуживают его гонители (то есть другие члены оперативной бригады).

Куда девалось неприятное впечатление! Работая с ним, я просто наслаждалась тем, как человек видит перспективу, как просчитывает ходы, и насколько он обязателен и исполнителен. Он рассказал мне, как следователь районной прокуратуры освободила Владимирова, а сам он после этого ушел в трехдневный запой, жена обнаружила его на квартире друга «в состоянии тушки», как он выразился, – ведь это была его разработка, и посадить Владимирова было делом его чести. Поэтому он готов был трудиться не покладая рук, лишь бы Владимиров не ушел от ответственности. Меня, правда, удивляло, почему Валентин сам не разберется с Владиком, но Имант мне объяснил, что был бы Владик обыкновенным бандюком – лежал бы он уже в лесу под толстым слоем земли, а с человеком в погонах мафия связываться не хочет, но наказать его надо, поэтому люди Валентина готовы пойти на определенное сотрудничество.

Итак, Владик Владимиров был задержан, потом отпущен. Добрые люди посоветовали мне поговорить с неким бывшим руоповцем, который задерживал Владика. Я нашла этого руоповца, поначалу он вообще ничего не хотел говорить, потом с досадой рассказал, что Владик, оказывается, после покушения на Валентина сам искал выходы на РУОП, поскольку чего-то безумно боялся. Чего боялся, догадаться было нетрудно: пули. Он через знакомых в ГУВД и РУОПе стал просить встречи, обещая сдать информацию о передаче заместителю начальника ГУВД от мафии чемодана с деньгами, а взамен рассчитывая на защиту. Бывший руоповец получил эту информацию, согласился встретиться с Владимировым и поговорить, доложил об этом начальству РУОПа. Те взяли на себя руководство встречей. А затем ситуация вышла из-под его контроля: как он сказал, более бездарной операции он не видел. Когда Владик с посредником вышли на место встречи, из кустов вылетели сотрудники РУОПа, обеспечивающие прикрытие, и Владик, не успев открыть рта, получил тумаков, выплюнул пару зубов и услышал треск собственной ключицы. Естественно, когда его привезли в здание на Литейном, кроме проклятий в адрес тех, кто его задерживал, он ничего не сказал.

Уходя из моего кабинета, бывший руоповец сказал мне: «Зря вы тут суетитесь. Владимирова все равно не осудят». – «Если грамотно взяться за дело – осудят». – «Нет, – сказал он, – и не надейтесь, могу поспорить с вами». И мы поспорили – сначала на ящик коньяка, потом ему стало жалко меня – так он сказал, – и он снизил ставку до бутылки. А на прощание посоветовал спросить у руководителей РУОПа про чемодан денег для заместителя начальника ГУВД. Я спросила. Руководители РУОПа сделали большие глаза и сказали – да, что-то такое слышали, какой-то звон был, но все это оказалось «пулей». Потом мне шепнули, что Владимиров после первого задержания провел ночь в РУОПе, и сторожил его в кабинете Женя Казанский, который с ним разговоры разговаривал и в том числе обсуждал пресловутый чемодан денег, и что Владик, не сдержавшись, кой-чего на эту тему сказал, а Женя, по обыкновению, записал его слова на диктофон. Я прямо спросила про эту запись. Воцарилось короткое молчание, а потом мне было сказано, что эта пленка стерлась, да там ничего особенного и не было.

Я внимательно прочитала показания Владимирова о том, как он провел день 31 июля. По его словам, утром он играл в футбол за кубок ГУВД, матч закончился в два часа дня, потом он поехал домой переодеться, но поскольку во время игры повредил руку, ехал очень медленно. Из дому вместе с женой он поехал в магазин за лаком для пола, а оттуда на новую квартиру, которую скромный сотрудник милиции прикупил на невеликую зарплату (всего лишь расселил трехкомнатную коммуналку на шикарной площади, с окнами в сад, в «сталинском» доме) и в рекордные сроки сделал там евроремонт с перепланировкой и арками, отделанными ракушечником. В конце концов, имеют ведь право сотрудники милиции, служба которых и опасна, и трудна, жить по-человечески! В июле он как раз наблюдал за окончанием ремонта, у него работала целая бригада. Часов в шесть вечера он с женой уехал оттуда и, проезжая по улице, где располагался офис фирмы «Гиацинт», заметил там милицейские машины, кареты «скорой помощи» и счел своим долгом остановиться, подойти к месту происшествия, представиться и спросить, не нужна ли помощь.