Шрифт:
Глава 1
Цыгане, или Загадка «глобальной» души
Бывало ли с вами такое? Когда звучащая музыка, проникая в вашу душу, затрагивает её потаённые струны, будит нечто, похожее на хоровод предков, которые встрепенулись внутри вас и пустились в бешеный танец?
Да! Не всякая музыка способна на это. Нужен, как говорят физики, резонанс, чтобы внешнее звучание совпало с внутренним состоянием. Тогда, хочешь ты того или нет, становится ясно, кем были твои предки. Верно сказал поэт: «Гены пальцем не размажешь»!
Лично
Во-первых, как вы уже поняли, когда поют цыгане.
Во-вторых, когда слышу что-то «за Одессу». Тогда я начинаю балагурить, шутить, рассказывать анекдоты, у меня даже появляется узнаваемый одесский говорок. В этот момент окружающие, «пусть они будут здоровы», уверены, что моей родиной «таки является» этот прекрасный город у моря.
В третьих – это кубанский казачий хор, напрочь заглушающий «одесские мотивы», но в сочетании с «цыганщиной» требующий немедленной поездки в табор и непременно верхом.
Для активации определённого варианта внутреннего «Я» важно место и состояние. «Одесса» просыпается во мне, когда возвращаюсь домой, в родную Хосту.
Степи под Краснодаром, с их неимоверным раздольем и пьянящим запахом пряных трав, будят казачий характер. Тогда борщ, сало, горилка и – ух! – с гиканьем до Парижу!
Ну а дух странствий, дорога – созвучны цыганским напевам.
Вообще, конечно, странно, как сочетаются во мне столь противоположные ипостаси. Но со временем я привык и даже стараюсь извлекать пользу из этого многообразия, в разных обстоятельствах активируя ту или иную часть моего внутреннего мира.
В конце концов, каждый человек, живущий сегодня на этой земле, является лишь верхушкой своего родового древа, а что было там, у корней, сто или тысячу лет назад – одному богу известно.
Я искренне полагал, что такой музыкальный код есть у всех, особенно у представителей народов с древней историей и традициями. Но как быть с американцами? Не с теми, что из глубинки Арканзаса или Монтаны, с ними как раз всё понятно: кантри и всё такое. А с «пилигримами глобализации»?
Например, мой шеф, он же подопечный, он же охраняемое лицо – Хилл Кенни. Сорока шести лет от роду, появившийся на свет в Техасе, живший в Бельгии, где цыгане активно не кочевали.
Работал Кенни кризисным менеджером в крупной транснациональной компании. В момент нашего соработничества он исполнял обязанности генерального директора табачной фабрики – в прошлом имени профессора А. И. Смирнова, а теперь носящей не менее славное имя товарища Филипа Морриса.
Сухощавый, долговязый американец с маленьким орлиным носом, загнутым крючком. Ходил янки, как и полагается, в джинсовом костюме небесного цвета. Передвигался странно: небольшими шагами, но широко расставив ноги и слегка отклячив зад. Складывалось впечатление, что он только что слез с бешеной лошади после родео, а нормальный шаг ему мешают сделать не только отбитое мужское достоинство, но и шпоры, прикреплённые к сапогам. Именно такой ковбойской походочкой Хилл Кенни вошёл в ресторан.
Только в одном заведении нашего города пели цыгане. Пели хорошо, талантливо, я бы сказал, душевно. Вот и сейчас совсем юная представительница вольного народа исполняла мою любимую, знакомую с детства песню. Ту самую, что пела девочка с уникально низким для своего возраста голосом в фильме «Табор уходит в небо», встречая дорогого гостя Лойко Зобара, приехавшего в табор.
Услышав пение цыганки, американец преобразился. Плечи распрямились, глаза заблестели, руки пригладили техасскую шевелюру – и мой подопечный с головой нырнул в театрализованный ресторанный табор.
Наутро Хилл очень страдал. Не знаю, кто внушил ему, что цыгане – это плохо. Такое могли сделать только какие-нибудь «условные фашисты», люто ненавидевшие кочующий народ.
Как бы то ни было, каждую смену мне приходилось выслушивать утреннюю исповедь охраняемого лица.
– Саша, я обожаю цыган, – говорил американец виноватым тоном, весьма доверительно. – Разве это плохо? – трагически вопрошал он, закатывая глаза.
Я как мог старался успокоить техасца:
– Всё нормально, Хилл. Цыган любили Пушкин, Толстой и Достоевский. Даже Брежневу они нравились.
– Как, и Брежневу? – американец хватался за голову. Из чего я заключал, что пример с Леонидом Ильичом был неудачным. Видимо, мы оба были жертвами пропаганды холодной войны. То есть я относился к Брежневу в целом положительно, а он в основном отрицательно.
Хилл честно пытался бороться со своим «позорным недугом» – цыганщиной. Видимо, он дал себе клятву никогда не ездить в табор, то есть в ресторан, где пели ромалы. Но сдержать обещание удавалось не всегда, например, в очередной тяжёлый день, когда ЧП следует за ЧП: то доходность фабрики упадёт, то наши работяги спьяну запорют какой-нибудь дорогущий импортный агрегат. Угрюмый Хилл выходил из офиса, плюхался в служебный «Форд Маверик» и мрачно говорил: «Поехали»!
На вопрос водителя: «Куда?» он молча кивал головой в мою сторону, мол, он знает, что означало одно: «К цыганам!»
Водила Олег, сообразительный парень, знал своего шефа не хуже меня. Он толкал кассету в магнитолу, и салон заполняла музыка под стать настроению:
Что так грустно – взять гитару
Да спеть песню про любовь,
Иль поехать лучше к «Яру» —
Разогреть шампанским кровь.
Там цыганки молодые
Будут петь, плясать всю ночь.
Раздарю им золотые,
Отгоню тоску я прочь!
Эй, ямщик, гони-ка к «Яру»!
Лошадей, брат, не жалей.
Тройку ты запряг – не пару,
Так вези же веселей!
И мы неслись по вечернему городу, к цыганам. На месте были уже в соответствующем расположении духа.
Не секрет, что цыгане очень артистичны и сообразительны. Они имеют уникальную способность играть на струнах души того народа, среди которого в данный момент проживают. Но как быть с американцем из Техаса, проживавшим в Бельгии, мотающимся по всему миру, да ещё у которого жена – немка из Мюнхена, а дети учатся в Австралии?!