Записки уцелевшего
Шрифт:
В тот же вечер молодые уехали в Москву. Николай получил отставку и новое назначение начальником таможни в Кяхту. Супругам предстояло проезжать через Сергиев без остановки, и они заранее предупредили Трубецких. Те всем семейством вышли к железнодорожной насыпи, и им кинули из открытого окна вагона коробку шоколадных конфет. Дядя Владимир нам потом рассказывал, каким счастьем сияли молодые.
А через некоторое время сказались анархические замашки Николая. Он захватил тридцать тысяч казенных денег, бежал с Еленой, где-то скрывался, его поймали и судили, а Елена вернулась в Москву с обесцвеченными перекисью водорода волосами. Я не очень знаю эту детективную историю, подробностей о своих злоключениях Елена никогда не рассказывала.
В 1932 году, когда я поехал в Новосибирск, Елена дала мне адрес Николая. Встретил он меня радостно,
То лето мне вспоминается как сплошное, без всяких забот веселье, не хотелось думать, что ты лишенец, что Литературные курсы закрыты и оборвалась твоя дорога к знаниям. Ты неплохо зарабатываешь и будь этим доволен. По субботам к вечеру в Глинково с коробками пирожных и шоколадных конфет наезжало много кавалеров сестры Маши, но она никому не отдавала предпочтения. Кавалер сестры Сони Игорь Даксергоф был ее моложе, он явно отодвигался на второй план, а на первое место постепенно вставал Виктор Александрович Мейен, на которого мы все смотрели как на солидного дядю. Он получил отпуск. Мы стали замечать, что Соня постоянно удаляется с ним на прогулки, но серьезного значения этим прогулкам не придавали. Мы хорошо помнили, как еще весною на Пасху Соня пряталась от Виктора Александровича, не желая с ним христосоваться. Каково же было наше удивление, когда после очередной прогулки мы увидели нашу Соню с таким сияющим от счастья лицом, какого у нее давно не было. И державший ее под руку Виктор Александрович, всегда такой солидный, сейчас словно светился.
Мы поняли, что амур попал в цель, поздравляли жениха и невесту, целовались с Соней, я ощутил на щеке колючие усы Виктора Александровича, которого с этой страницы буду называть просто Виктором. Сестра Катя все допытывалась, в каких выражениях он объяснялся в любви.
Соне, конечно, пора было думать о замужестве, ей исполнилось 25 лет, Виктору — 36, и тоже настало время обзаводиться семьей.
Объяснение в любви произошло в день Ивана Купалы, когда полагалось обливать друг друга. Мои младшие сестры подкрались к Виктору с ведрами и окатили его с головы до ног, он вынужден был уйти переодеваться. Виктор признался моей матери, что счастлив безмерно, что влюблен, как пылкий юноша, обещал лелеять и беречь Соню, как пишут только в романах. Родители мои были довольны, что наконец благополучно разрешилась судьба их дочери. Доволен был и я, и за нее, и за себя, теперь-то новый зять будет мне постоянно подбрасывать заказы. А сестра Маша говорила, что никак не может себе представить на подушке прелестную голову Сони, а рядом усатого дяденьку. Брат Владимир морщился. Виктор, конечно, был хорошим человеком, но не дворянином. А для Владимира происхождение было самым главным.
Да, отец Виктора Мейен Александр Генрихович принадлежал к мещанскому сословию. Он когда-то являлся совладельцем известных в Москве двух доходных домов Варгина — слева и справа от памятника Юрию Долгорукому. Теперь оба дома надстроены и основательно перестроены, в одном — книжный магазин, в другом — ресторан «Арагви». Виктор говорил, что его предка позвал царь Петр из Голландии как специалиста-кораблестроителя, и гордился, что в его фамилии имеется буква «е», без этой буквы фамилия считалась бы немецкой.
Свадьбу решили не откладывать и устроить в Глинкове. Сперва Соня и Виктор поехали в Москву, чтобы говеть, исповедоваться и причащаться у священника отца Владимира Воробьева из церкви Николы Плотника на Арбате. Он пользовался большим авторитетом среди верующих и в течение нескольких лет был духовником всей нашей семьи. Пышной белой шевелюрой и широкой бородой он напоминал Карла Маркса, но глаза его светились добротой, служил он всегда особенно проникновенно. Как сейчас помню его размеренный, четкий голос, возглашавший: "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь". В двадцатых годах его посадили, но выпустили, в начале тридцатых опять посадили и сослали в Васильсурск, умер ли он там своей смертью или попал в лагеря — не знаю. Таким выдающимся священникам, каким был он, власти не давали собирать вокруг себя верующих.
А церковь Николы Плотника, та самая, которая изображена на картине Поленова "Московский дворик", но в отдалении, погибла в тридцатых годах, как и два других арбатских храма — Троицы на углу Денежного переулка и великолепного памятника старины XVII века Николы Явленного возле угла Серебряного переулка…
Был назначен день свадьбы. Навезли много угощений, накануне приехали гости из Москвы, в том числе и шафера. Тут-то бы и веселиться! А кто-то привез недобрую и тревожную весть: арестованы все четыре двоюродных брата нашей Елены — Борис и Юрий Сабуровы, Дмитрий и Андрей Гудовичи. Они жили со своими матерями под Москвой в Царицыне. Так праздник, предвещавший быть столь радостным, помрачнел.
В нашей семье очень любили Юрия Сабурова, он года два жил у нас на Еропкинском и спал со мной в одной комнате. Я о нем уже рассказывал, в частности, упоминал, как сестра Маша с ним дурашливо кокетничала. Узнав о его аресте, Маша не смогла сдержать слез. И мы поняли, к кому она питала подлинно нежные чувства. Не к одному из увивавшихся за ней кавалеров, а к нему — высокому, красивому, очень скромному и чудаковатому юноше. Так, едва зародившись, было жестоко растоптано ее чувство.
Дальнейшая судьба братьев Сабуровых сложилась трагически. Оба они получили по сколько-то лет ссылки в Сибирь, отбыв сроки, поселились во Владимире, где жили тогда их мать Анна Сергеевна и незамужняя сестра Ксения. Но недолго довелось им прожить всей семьей: в 1937 году оба брата были вновь арестованы и исчезли навсегда.
Дмитрий Гудович получил пять лет концлагеря и попал на строительство Беломорско-Балтийского канала. Как и многие другие заключенные, он был освобожден досрочно и направлен в Дмитров на строительство канала Москва Волга, а позднее сумел уговорить начальство вытащить из ссылки младшего брата Андрея, и тот стал работать на том же строительстве.
Вернусь к свадьбе Сони и Виктора. Венчал их прибывший из Москвы отец Владимир Воробьев, а глинковский батюшка отец Алексей ему помогал. Ввел невесту в церковь наш отец, непривычно нарядный — под черным, старомодного покроя пиджаком сверкала белизной накрахмаленная, с высоким воротником рубашка. Он старался придать своему лицу радостное и торжественное выражение, а в его глазах угадывалась тоска.
Соня сияла и была в белой фате очень красива. Виктор излучал счастье. Первым шафером у ней был я, вторым — Саша Голицын, не помню, кто был третьим. Первым над Виктором держал венец его младший брат Вадим — студент консерватории*, [28] за ним кавалеры сестры Маши.
Народу в церкви набилось полно — родных, знакомых, крестьян глинковских, крестьян из соседних деревень. Потом было обильное угощение. Как всегда в торжественных случаях, выручала картошка во всех видах. Обоих священников усадили в красный угол, столы и лавки принесли от соседей. И все равно гостям мест не хватило, угощались в "два стола". После пира столы и лавки вынесли, начались пляски под гармошку. Вышли плясать и оба священника. Были они дородны и величественны, переступали сапогами тяжело, то сходились — руки в боки, то расходились. А мы хлопали в такт ладошами. Пляски перенесли на улицу. И тут показал свою удаль Виктор. Такой, казалось бы, солидный, он отплясывал лихо, молодецки, вприсядку, сперва с Соней, потом с одной глинковской бабой, с другой, с третьей, а они, топоча сапожками и размахивая платочками, выкрикивали хлесткие частушки. С тех пор я никогда не видел Виктора пляшущим.
28
Вадим Мейен консерватории не кончил. Вместе с несколькими другими студентами он был арестован, его сослали в Ташкент; там он успешно подвизался при театре как композитор, но сравнительно рано умер.
И наши, и сельские веселились искренно, самозабвенно. И никто тогда не думал, что то венчание было в храме последним, и веселье с тех пор ушло из Глинкова как бы не навсегда…
Через три дня после свадьбы во время купанья Соня уронила в омуток на речке Торгоше обручальное кольцо. И молодые, и мы все очень расстроились. Такая потеря считалась недобрым знаком.
Несколько часов подряд нырял Виктор, ныряли за червонец глинковские мальчишки. Кольцо не находилось. Так и уехали молодые в Москву и вместе со счастьем увозили с собой тревогу за будущее.