Записки уцелевшего
Шрифт:
Можно себе представить, как переживал тодашние глинковские события батюшка отец Алексей! Как и раньше, как сорок лет подряд, он неизменно по воскресеньям служил обедню, по субботам всенощную, отпевал покойников, крестил детей. Но пробил час — и на глинковский храм и на его священнослужителя нагрянула беда.
У отца Алексея были три дочери, все три незамужние и уже в годах, все три учительницы в разных школах района. Однажды их вызвало сергиевское начальство и предъявило им подлинный ультиматум примерно в таких выражениях:
— Немедленно
Поповны заартачились, начали козырять, чем, верно, и раньше козыряли:
— Наша фамилия Загорские, мы двоюродные сестры известного пламенного большевика, погибшего за революцию. В честь него наш Сергиев посад переименован.
— Мало ли что! — им отвечали. — От мертвого заступы не ждите. Ступайте к отцу немедленно!
Что им оставалось делать? Столько лет учили они уму-разуму сельских ребят и наверняка были у начальства на самом хорошем счету, а тут и тень двоюродного братца не помогла. Поплакали они в кабинете начальства и поплелись в Глинково уговаривать отца на недобрый шаг.
Был он благочинным, то есть старшим над двенадцатью приходами, все почитали его. А тут… Когда перед Рождеством пришли богомольцы ко всенощной, церковь оказалась запертой. И с тех пор никогда ее для службы не открывали.
Сколько-то лет спустя власти выломали замок, крючьями содрали тончайшей резьбы иконостас, иконы сожгли. Сейчас бывший храм, выстроенный в сороковых годах прошлого столетия, выглядит обглоданным остовом.
А каким он был раньше, как красиво стоял на высоком берегу речки Торгоши, можно увидеть в книге "Владимир Голицын — страницы жизни художника, изобретателя и моряка". Там на странице 74-й помещен тонкий и тщательно отделанный карандашный рисунок глинковской церкви, исполненный моим братом в 1927 году.
Историю глинковского батюшки я знаю по рассказу дяди Владимира Трубецкого. Той зимой шел он как-то по улице Сергиева посада, и встретился ему старик в коротком кафтане, в подшитых латаных валенках, небритый, с космами седых волос, нависавших на лоб из-под лохматой шапки.
— Владимир Сергеевич, вы меня не узнаете? — окликнул старик дядю.
— Отец Алексей, вы ли это?! — воскликнул пораженный дядя.
Тот опустил глаза и с грустью проговорил:
— Преобразился еси. — И стал рассказывать ту историю, которую я сейчас привел.
Закончил он, как его с матушкой выселили из Глинкова; все имущество и всю скотину у них отобрали; живут они у младшей дочери, а две старшие принять их побоялись. Ну, да Бог их простит… О дальнейшей его судьбе ничего не знаю.
4
Придется мне вернуться на семь лет назад и повести рассказ о деятельности моей матери. Возможно, читатель не забыл, как, живя в Богородицке, она успешно занималась сапожным ремеслом.
Переехав в Москву, она вознамерилась открыть маленькую мастерскую для починки обуви. Но знакомые отговорили: и за патент надо платить дорого, и понаехавшие в Москву предприимчивые евреи-сапожники наверняка не дадут ей ходу.
А у матери тогда было много энергии. Очень она обрадовалась, когда в Москве нас разыскали бучальские крестьяне. Они хорошо помнили, какой благодаря моей матери раньше у их жен был подсобный заработок — вышивать по холсту и продавать вышитые полотенца, скатерти, платья Кустарному музею в Москве на Леонтьевском переулке.
В годы нэпа крестьяне стали по всей стране производить много сельскохозяйственной продукции, стоившей дешево, а товары промышленные стоили дорого, денег у крестьян не хватало. Образовался разрыв между ценами, так называемые "ножницы товарища Троцкого".
Казалось, как будет хорошо и для государства, и для вышивальщиц! Организуется артель, и в масштабе хотя бы одного села эти ножницы чуть сдвинутся, а вышивки пойдут на экспорт да еще за валюту. А моей матери бучальские крестьяне сулили за представительство в Москве определенный заработок.
Встретили мою мать в Кустарном музее не просто любезно, но даже восторженно. Ее хорошо помнили как квалифицированную специалистку по крестьянским вышивкам.
А тогда в разных местах страны возрождались крестьянские кустарные промыслы. И власти поощряли их.
Но епифанские чинуши в инициативе бучальцев усмотрели происки классового врага и прикрикнули на крестьянок, собиравшихся организовать артель:
— Да вы что, мало вам, что господа триста лет из вас кровь высасывали! С бывшей своей барыней собрались связываться.
Так бучальские крестьянки остались без дополнительного заработка.
Неудача не остановила мою мать. Работники Кустарного музея посоветовали ей организовать артель, но не в бывшем голицынском имении, а где-либо в другом месте.
Мать написала письмо в Богородицк хорошей нашей знакомой, Анне Васильевне Бибиковой, столь же энергичной даме, какой была она сама.
И дело пошло. Как подставное лицо пролетарского происхождения председателем был избран служащий Богородицкого земледельческого училища Николай Васильевич Соустов, а заместителем — Анна Васильевна, моя мать заняла должность агента.
И с тех пор время от времени вместе со мной она ходила на почту, отправляла посылки в Богородицк с холстом и с нитками, получала оттуда другие посылки с расшитыми, очень красивыми платьями и опять же вместе со мной сдавала их в Кустарный музей. Ежемесячно она посылала в Богородицк денежные переводы и отчеты. Я ей помогал наклеивать на отдельный листок трамвайные билеты.