Записки уцелевшего
Шрифт:
По дороге обратно дядя Алеша рассказывал анекдоты: неприличные, но не политические рассказывать не возбранялось.
Мать послала мальчика за сахаром по карточкам, продавец отрезал не тот талончик, она вновь побежала в магазин, начала кричать: "Я своего сына за сахаром посылала, а вы ему яйца отрезали!"
Другой анекдот: пришел покупатель в магазин, увидел брюки, ему ответили: только для членов (кооператива). Он в ужасе воскликнул: "А что же я на ноги буду надевать!"
Рассказывал дядя Алеша еще анекдоты, но я их, к сожалению, не могу привести.
Народу на крестины собралось много — две супружеские пары соседей, а остальные, как они сами
Шафером мне посчастливилось быть тринадцать раз, а крестным отцом впервые. Я проникновенно прочел по молитвеннику «Верую» и возгордился своими будущими обязанностями к малышке — моей двоюродной сестре.
После окончания церковного обряда все уселись за длинный стол, принесенный от соседей, и на лавки, принесенные также от соседей. Угощение было весьма скромное — в основном картошка, а водки совсем мало; дядя Алеша разливал ее по граненым стаканам аптекарскими порциями. Но все искренно веселились, наперебой что-то рассказывали. Один батюшка сидел, удрученный до крайности. Только что власти закрыли его церковь, и он не знал, как дальше ему жить, а у него было несколько маленьких детей. У Корина есть портрет такого убитого горем священника, у которого повесился сын, только тверской батюшка был помоложе… Разошлись поздно.
На следующее утро нам — троим взрослым — пришлось испугаться не менее остро, нежели испугалась семья батюшки. Резко постучали. На вопрос: "Кто?" ответили: «Милиция». Открыли. На пороге предстал милиционер и с ним двое в пальто. И сразу отлегло от сердца. Оказывается, за Волгой горят торфяники. Постановление горсовета — от каждого дома мобилизуется по одному трудоспособному.
Дядя Алеша начал объяснять, что ему совершенно необходимо идти брать пробы воды. Вызвался идти я. Надо с лопатой явиться через час к пристани на Волге. Отправляться на место пожара на барже.
Подобные неожиданные приключения мне всегда нравились. Я бодро зашагал с лопатой на плече по тверским улицам, подошел, кажется, к Волге. Почему кажется? Да стоял такой дым, что за несколько шагов виделась только седая пелена, а где находился противоположный берег реки, было неизвестно. Народу с лопатами, топорами, ломами, ведрами собралось множество. Ощупью, тихим ходом подошел буксир с баржей. По мосткам перебежали, отчалили и медленно поплыли в серой, душной мгле. Я угадывал справа и слева невидимые тверские набережные и злился, что не вижу Волгу.
Через час причалили, нас повели к тлеющему торфянику, поросшему мелким лесом, показали, где копать канаву, чтобы перерезать путь огню. Копали сперва дружно, с пересмешками, с революционными песнями, потом копали молча и словно нехотя. На нескольких подводах красноармейцы привезли в котлах обед, роздали миски и деревянные ложки. К вечеру канава, окружавшая торфяник, была выкопана, и мы вернулись в город на той же барже. И опять я злился, что ни Тверь, ни Волга не пожелали мне показаться.
На следующий день я отправился делать визиты. Сперва явился к Владимиру Владимировичу Вульферту. Он был одним из четырех зятьев Елены Сергеевны Петуховой — замоскворецкой царицы и приятельницы дедушки, о которой я раньше рассказывал. Невысокого роста, тонкий, подвижный, с выдающимися скулами, с баками, с бородкой, он был когда-то офицером лейб-гвардии гусарского полка, но ему пришлось выйти в отставку, так как его жена заделалась любовницей великого князя Михаила Александровича — брата царя. Вульферт с ней развелся и женился на красавице Вере Григорьевне Петуховой.
Супруги меня встретили весьма сердечно, усадили пить чай, Владимир Владимирович повел меня на свой крохотный участок под окнами. Он с гордостью и любовью показывал мне различные цветы и прочел целую лекцию, как за несколько лет собирается вывести голубые георгины. Уже после войны, когда я работал над своей повестью "Сорок изыскателей", то вспомнил о чудаке-садовнике, грезившем о прекрасных голубых георгинах, и рассказал о нем… В 1937 году все четыре зятя Елены Сергеевны погибли то ли на Воркуте, то ли на Колыме.
После Вульфертов я пошел к Истоминым — Пете и его сестре Наташе. Петя, двухметрового роста, томный и чванливый молодой человек, считался приятелем моего брата Владимира и когда-то служил в миссии Нансена. Знаменитый путешественник организовал помощь голодающим Поволжья. Когда миссия закрылась, Петю арестовали; три года он провел в "рабочем коридоре" Бутырок, потом поселился в Твери, где подвизался простым рабочим в геодезической партии. При каких обстоятельствах была выслана из Москвы его сестра Наталья — не помню.
Пока я обедал у Пети и Наташи, неожиданно явился их двоюродный брат и мой большой друг Сергей Истомин, также получивший минус 6. В Твери он таскал мерную ленту в паре со своим кузеном. Давно мы с ним не виделись, крепко обнялись, по-мужски поцеловались. Он мне объявил, что искал меня по всему городу и ведет меня к своим родителям. Мы отправились, а идти предстояло через весь город на левую сторону Волги в Заволжье.
Отец Сергея — Петр Владимирович был одним из самых благороднейших и честнейших людей, каких я знал. Он считал, раз присягал царю, значит, не может служить Советской власти, и не пускал детей в безбожную школу, а сам их учил вплоть до 9-го класса, потом они благополучно сдавали экстерном; такой способ получения образования тогда разрешался. Во времена нэпа Петр Владимирович зарабатывал тем, что покупал драгоценности у бывших людей и продавал их нэпманам и иностранцам, оставляя себе какой-то определенный процент. Когда же нэпманов поприжали, он, как и дядя Алеша Лопухин, купил чулочную машину и, крутя ее вместе с женой в две смены, зарабатывал больше, нежели мой дядя. После разгрома московских китайцев его жена доставала нитки у той же таинственной старухи в Орехово-Зуеве. Но ведь нитки-то были краденые на фабрике, из-за чего дядя Алеша и бросил сие небезопасное ремесло, а Истомины продолжали якшаться с той же старухой. Безупречно честный Петр Владимирович даже не подозревал, что тут кроется какая-то темная афера.
Жили Истомины в Твери в сыром, неуютном подвале в комнате, в которой все стены были увешаны иконами и фотографиями. Петр Владимирович, невысокого роста брюнет с прозрачным пенсне на небольшом носу, встретил меня очень сердечно, оставил ночевать. Он томился три года в Соловках, оттуда попал в Тверь. В тот вечер он много мне рассказывал о соловецкой, до 1929 года, относительно свободной жизни, о тамошнем быте. У него был очень характерный, слегка надтреснутый, невозмутимый, при любых обстоятельствах спокойный голос. Он показывал мне совершенно уникальные соловецкие фотографии, на одной из них он сидел вместе с тремя митрополитами, которые призваны были возглавлять православную церковь, а на самом деле жили вдали от церковных дел…