Записки уцелевшего
Шрифт:
— Раба божия София, не смущайся, это благодать, это тебе Господь счастье посылает.
Мы легли рядышком. Лежавшая рядом со мной Соня совала мне в нос свои пахнущие деревянным маслом волосы, и я плохо спал.
Утром мы отправились обратно в Глинково.
А Андрей, вот какой был настырный! Он обещал своему тезке старцу при первой же возможности доставить ему новую самоварную трубу, но никак не мог выполнить своего обещания. Такой случай нашелся лишь на Октябрьские праздники. Но возникло неожиданное препятствие, под страхом отчисления из вуза всех студентов обязали участвовать в демонстрации на Красной площади. Шагал он в колонне под красным транспарантом,
Явился он туда ночью, насмерть перепугал монахов и вручил трубу старцу. Недолго она послужила. Через год мои сестры и Андрей, но уже без меня, снова отправились в пустынь и застали там мерзость запустения: бревна избушек были развезены по окрестным деревням, монахи разошлись в разные стороны. В зарослях крапивы валялся никому не нужный осиновый церковный куполок с поломанным крестом…
Первые мои самостоятельные шаги
1
Из Глинкова я уезжал в конце августа 1926 года с тяжелым сердцем. Надо было что-то предпринимать, куда-то устраиваться. Я уже не был подростком, а стал юношей, который мечтал о многом светлом и прекрасном, но видел вокруг себя беспросветно темное. Неопределенность положения меня угнетала.
Приехав в Москву, я узнал, что отец без моего согласия устроил меня на бухгалтерские курсы. Принимали туда по направлениям различных учреждений и без экзаменов. Направления у меня не было, но один знакомый отца являлся знакомым секретарше директора курсов, и этого оказалось достаточным.
Отец вручил мне десять рублей — плату за обучение, и с той осени три раза в неделю я стал ходить по вечерам в старинное с колоннами здание бывшей гимназии в Толмачевском переулке близ Третьяковской галереи.
Коммерческие науки и основы бухгалтерии, а тем более всякие политграмоты меня мало интересовали: очень уж нудно приходилось считать в уме и на счетах; но родители меня утешали: я получу хорошую и спокойную специальность, а в свободные часы смогу заниматься творчеством, сочинять рассказы, повести и даже романы.
Переправлялся я по льду Москвы-реки, дружбы на курсах ни с кем не заводил, задания на дом выполнял добросовестно и к весне эти курсы благополучно закончил. Никуда на бухгалтерскую работу мне поступить не пришлось, но в далеком, уже послевоенном будущем, когда под отчетом у меня набирались немалые тысячи рублей, знания бухгалтерии мне очень пригодились, и я всегда отчитывался до последней копейки.
По совету профессора Николая Алексеевича Бобринского в ту же осень я начал ходить в университет вольнослушателем. Была малая надежда, что если я хорошенько подготовлюсь, то на следующий год сумею поступить в вуз.
Из лекторов мне запомнился профессор биологии Николай Константинович Кольцов — невысокий блондин с усами, в сером костюме, в брюках-галифе, в шерстяных, облегающих икры гольфах. Цветными мелками он очень ловко и красиво рисовал на доске, как делятся клетки у амебы, у радиолярии, еще у каких-то существ.
Изобретатель науки евгеники — о том, как улучшать породу людей, подобно улучшению пород коров и овец, — Кольцов приобрел мировую славу, в том числе и среди идеологов фашизма. Но он навлек на себя великий гнев наших вождей пролетарского происхождения. Демьян Бедный накропал на него гнусные вирши. Кольцова отовсюду прогнали, его науку объявили вредной, но он был слишком популярен за границей, и потому сажать его остереглись, а посадили всех его учеников.
Другие профессора-лекторы мне запомнились лишь по фамилиям. Я прослушал не более чем по одной или по две лекций… Студенты получили входные билеты, и передо мной закрылись двери в храм науки.
Почти силком я заставлял самого себя решать ненавистные задачи и штудировал физику. В газетах появились разоблачительные статьи — напринимали в вузы сынков и дочек разных бывших людей, надо организовать чистку. Читая такие статьи, я предвидел будущие муки и унижения, если даже поступлю когда-либо в университет, и потому под разными предлогами откладывал в сторону задачники.
2
Мой отец неожиданно получил хороший дополнительный заработок. Издательство "Земля и фабрика", сокращенно «ЗиФ», решило выпустить полное собрание сочинений Эмиля Золя. Кто-то из знакомых порекомендовал моего отца. Однажды он вернулся домой сияющий, с томиком "An bonheur des dames" в руках. Он заключил договор, ему вручили аванс! Неслыханное и неожиданное благоденствие явилось в нашу семью.
С того дня отец и дедушка, вооружившись толстыми словарями, начали переводить. Сперва переводил дедушка, знавший французский язык так, как "говорили и даже думали наши предки" (Л. Толстой). Но у дедушки слог был устарелым и тяжелым, фразы выправлял мой отец, не обладавший, однако, литературными талантами, затем подчищала моя мать, затем отшлифовывал брат Владимир, наконец отец переписывал рукопись набело и, не перепечатывая на машинке, передавал по отдельным главам редактору. Возвращаясь с работы и поужинав, он ежедневно садился за свой столик и работал до десяти вечера.
Вся наша семья увлеклась красочными описаниями шикарного парижского магазина, его покупателями и продавцами, любовью его владельца Октава Мурэ и скромной продавщицы Денизы. Отец мне говорил:
— Видишь, видишь! Со знанием языков никогда не пропадешь.
Вместе со словарем он мне подсунул другой роман Золя — "Le Reve". Прежние мои знания французского языка были неважными. С невероятным упорством, преодолевая на первых порах за час всего по две-три страницы, я выписывал и вызубривал незнакомые мне слова и в конце концов осилил этот роман, а за ним другой, третий, четвертый, пятый и через год стал великолепно разбираться в родственных отношениях между Ругон Макарами, затем перешел на Мопассана и увлекся его романами и рассказами, которые ценю и люблю до сегодняшнего дня.
Реджинальд Уитер получал французскую газету «Temps» и тайно доставлял ее моему деду. Читали также брат Владимир и я. А была газета с красочными описаниями убийств и ограблений, куда интереснее наших. Когда же чекисты похитили вождя белогвардейцев генерала Кутепова, то в течение многих дней «Temps» отводило этому гнусному преступлению целые подвалы, а я зачитывался ими со словарем…
А с переводом романа "An bonheur des dames" мой отец прогорел. Полное собрание сочинений Золя было отменено. Разобрались, что во многих его произведениях расхваливается совсем иной строй, в романе, переведенном моим отцом, капиталист изображен положительным, а пролетарка в него влюблена. По Марксу и Ленину, такого никак не могло быть, а потому решили издавать лишь насыщенные классовой борьбой «Жерминаль» и "Западню".