Записки военнопленного
Шрифт:
Моё предположение оказалось верным: большую часть жизни он провёл за решёткой. Родом он был из области, из небольшого посёлка, где беспробудное пьянство и наличие судимости является неотъемлемым атрибутом принадлежности к мужской части населения. Первая ходка — в пятнадцать лет за кражу бутылки водку и велосипеда. Судья дал три года — срок заключения с небольшими перерывами в итоге затянувшегося на всю жизнь. После освобождения он запил и через неполную неделю был задержан за участие в массовой драке и по подозрению в нанесении тяжких телесных повреждений. Потерпевший — городской парень, неудачно посетивший поселковую дискотеку, попал в реанимацию с закрытой черепно-мозговой травмой, серьёзными повреждениями внутренних органов, переломом руки и рёбер. Только что освобождённый из мест лишения свободы был очень удобным кандидатом на роль козла отпущения
Видимо, в течение последнего срока окончательно сформировался так поразивший меня запущенный облик этого коренного обитателя тюрьмы. Зона наложила на зэка неизгладимую печать: кожа приобрела нездоровый оттенок, тело атрофировалось и странным образом деформировалось, сочетание крайнего физического истощения и нервной возбуждённости читалось на землистом лице, озаряемом беззубой улыбкой — глумливой гримасой питекантропа. Но внешность ещё молодого человека в свои тридцать с небольшим лет выглядевшим стариком, казалась меньшим злом по сравнению с его внутренним содержанием. В ходе общения у меня сложилось впечатление, что вся мыслительная деятельность старого сидельца управляется весьма немногими примитивными инстинктами; мотивации не обнаруживали и намёка на что-либо благородное или возвышенное. Слушая рассказ о его последнем деле, с изумлением смотрел я на это доведённое до полной животности существо, сверкавшее в камерном полумраке своими глубоко запавшими глазами.
Освободившись из далёкого мордовского лагеря, он приехал в Петербург к своему зоновскому корешу — такому же деградировавшему бывшему зэку, не имевшему никаких определённых занятий кроме регулярного употребления алкогольных напитков. Я представил себе его жилище, — наверное, и до сих пор в городе немало таких квартир, где собираются деклассированные элементы, — большая коммуналка в старом фонде, стены, оклеенные лоснящимися желтоватыми обоями, высокие потолки — немые свидетели сотен пьяных драк и скандалов, поломанная советская мебель, повсюду раскиданные пустые бутылки, окурки и прочая грязь. Пили водку и технический спирт, дешёвый портвейн подвального розлива, тому подобные настойки и вина, крепкое пиво, самодельную брагу, самогон, любые спиртосодержащие жидкости. Дни пролетали как будто в тумане. Приходили и уходили вереницы шапочных знакомых, вспыхивали оживлённые разговоры на неопределенные темы, разгорались и затихали временами перерастающие в мордобой пустяковые ссоры. Кто-то спал лёжа на полу у батареи, а кто-то буянил одержимый жаждой конфликтов. Ослабевшие от алкоголя организмы были неадекватны и неуправляемы.
В тот день бухали вчетвером — трое опустившихся мужиков и не первой молодости спившаяся бабёнка известная среди местных ханыг как Люська-Дура. Спирт скоро ударил в голову, пробудив обычно заторможенных алкашей к активности. Говорили, вернее, кричали все одновременно, брызжа слюной и размахивая руками, срывая хриплые голоса. Импровизированная пепельница из пустой консервной банки, треснутые пластиковые стаканчики и кока-кольная бутылка с остатками спирта — поминутно опрокидывались от резких движений и падали на пол. В разгар веселья изрядно набравшаяся Люська испортила собравшимся настроение.
— Постеснялись бы при даме выражаться! — сказала Люська, некстати вспомнив о своей причастности к нежному полу.
— Это ты то дама, собака облезлая? — засмеялись ей в ответ матерящиеся бичи.
— А вы то что, мужчины? — Ханыги, бля! — произнесла Люська роковые для себя слова.
Простить такое оскорбление они не смогли и, накинувшись на нее, задушили, скинули труп на пол и продолжили пить.
Ночью самый трезвый и относительно твердо стоящий на ногах пьяница вынес мёртвое тело во двор дома, намереваясь закинуть его в мусорный контейнер. Однако, как выяснилось уже через несколько часов, ослабевший от многолетних возлияний ханурик не смог забросить труп во внутрь бака и кинул его сразу за помойкой. В итоге водитель приехавшей под утро мусороуборочной машины обнаружил мёртвое тело и незамедлительно обратился в милицию.
Оперативно-розыскные действия по обнаружению убийц заняли от силы пару часов. Ясно было, что покойница являлась асоциальной личностью и, подключив к расследованию местного участкового, опера РУВД мгновенно получили адреса всех проживающих поблизости люмпен-пролетариев. По горячим следам вышедшим на убийц оперативникам не оставило большого труда их расколоть — то есть добиться признания. Для этого не понадобилось прибегать к пыткам, психологическому давлению или сложным логическим комбинациям на допросе — дрожащие от похмелья ханурики сами всё рассказали операм, как только им вручили немедленное вознаграждение за сотрудничество со следствием — пол-литровую бутылку водки.
Так было совершено и раскрыто, на мой взгляд, абсолютно бессмысленное преступление по статье 105 часть 2 УК РФ — убийство, совершённое группой лиц, наказуемое в диапазоне от восьми лет лишения свободы, вплоть до пожизненного заключения. Убеждая себя в наличии многих смягчающих обстоятельств, он рассчитывал получить меньше меньшего, чему слабо верилось, да и не интересовала меня ни капельки будущее этого человека. Вряд ли ему было суждено когда-нибудь вырваться из властного круга притяжения исправительной системы.
Признаюсь, что, слушая, в общем-то, бесхитростный рассказ я с немалым трудом разбирал услышанное. Смысл постоянно куда-то ускользал от меня, теряясь среди бесчисленных отступлений и ответвлений. Лексика рассказчика была в таком изобилии насыщена русским матом и жаргонизмами, что временами приходилось буквально интуитивно догадываться, о чём он говорит. Нарушенная дикция и неправильные смысловые связи превращали его речь в почти недоступную моему пониманию абракадабру. К счастью, наше общение в дальнейшем свелось к минимуму, ввиду полнейшего отсутствия каких-либо общих точек соприкосновения интересов.
Говорить нам было совершенно не о чем, и всё же я сполна ощутил вторую после некомфортабельных бытовых условий негативную сторону заключения — вынужденное нахождение в тесном сообществе с людьми вызывающими отвращение. Хотя я всегда сочувствовал жертвам социальных болезней, непосредственный контакт с ними — дело малоприятное. Издалека — можно пожалеть, например, наркозависимого, но попробуйте пожить с ним вместе в течение хотя бы недели и вами овладеют совсем другие чувства. Новая среда, в основном состоящая из человеческих отбросов, стала неиссякаемым источником моральных страданий доводящих меня до настоящей мизантропии. Ещё никогда я так сильно не ненавидел людей. Лишь постепенно я научился казаться бесстрастным: подобно учёному в интересах науки исследующему что-то омерзительное, я старался не давать воли эмоциям, быть предельно корректным в общении и внешне дружелюбным. Но, конечно, стать совершенно «своим» в среде заключённых, несмотря на все мои карнегианские ухищрения, я не смог, ведь разница между мной и массой преступников была им очевидна.
Медленно потянулись мои дни в неволе. Ежедневные передачи от матери помогли не чувствовать голода, холод был куда важной проблемой. Ночами температура приближалась к минусовой, и изо рта шёл белесый пар. Не было ни одеяла, ни матраса; спать приходилось в одежде, скрючившись в позе эмбриона на вросших в железобетонное ложе досках. Я ждал этапа на «Кресты» и понемногу погружался в свойственное всем зэкам напряжённое и беспокойное состояние вечного ожидания — ожидания каких-то изменений и событий, ожидания передач и писем, свиданий с родными, банных дней, судебных заседаний и этапов, приговора, отправки на зону и пока что неопределённо далёкого счастливого дня освобождения. Арестовали меня в пятницу, и поскольку по выходным дням конвойная служба не работает, в КПЗ мне пришлось провести около трёх суток. В камере нашлась ободранная книга Александра Дюма «Анж Питу» и я с удовольствием посвятил своё время чтению. Одна из глав неоконченного произведения знаменитого французского писателя описывает штурм Бастилии — печально известной парижской тюрьмы для государственных преступников. Восставший народ захватил Бастилию, освободил заключённых в ней узников и полностью разрушил тюрьму ставшую символом тирании правящего класса. О, как сопереживал я узникам после многих лет бессрочного заточения получившим свободу! Как завидовал их нежданному счастью!