На дворе Великая суббота,День стоит едва ль не горевой.Небо, как зелёное болото,Сплошь покрыто ряской кучевой.Но Господь смиренных не карает,А тем паче в праздник расписной —Спозаранок солнце заиграетНад убогой милой стороной.Время почеломкать домочадцевИ приезжих, кто едва знаком,А уж после мирно разговлятьсяСытной пасхой с белым молоком,Куличами, курочкой, блинками,Шаловливой чарочкой вина —Зря, что ль, на столе под рушникамиГорушка яиц припасена?
Памятник в Лычково
скульптору
Виктору Фетисову
Средь иных захоронений братскихЕсть на свете горькое село —Эшелон детишек ленинградскихЗдесь военной вьюгой замело.Не забыть страдальческие были,К этой боли всяк приговорён:Юнкерсы прицельно разбомбилиБеззащитный детский эшелон.Место называется Лычково.Сбочь села, где таволга цветёт,Памятник и нежный, и суровыйПерекличку скорбную ведёт.Ничего не смыто, не сокрыто,Мысли и душа обнажены.Этот камень красного гранита —Суть костра пылающей войны.Девочка, кровиночка, сестричка,Береди мне душу, береди,Из огня, как птичка-невеличка,Рвёшься ты с куклёнком у груди.Слёзы опрокинутого детства,Дождевой не смоются водой,Их война оставила в наследство,Даже память делая седой.
Планида
Я не жалок, не распутен,В меру славлю естество,На меня геноссе ПутинНе имеет ничего.Если б слыл из негодяев,Был петрушкой заводной —Друг Рубцов и друг КуняевПить гнушались бы со мной.Говорят, что не бездарен,Ну а дурень – не дурак!Если я прилюдно взгален —Плачу дома: что ж я так?!Собираясь в путь кромешный,Зря не вою на луну.Что ж, я грешен был, конечно,Мало жаловал жену.Пожалкуйте хоть для вида,Помяните соловья…Вот такая, брат, планидаНелюбезная моя!
«Я жизнь разлюбил так поздно…»
Я жизнь разлюбил так поздно,Как вдовье в ночи крыльцо.И пусть она плюнет слёзноВ моё золотое лицо.Ну что ж, голосил и квакалИ воду хлестал с лица.Но в жизни не обмаракалНи женщины, ни тельца…
«Пригрелся пышный август…»
Пригрелся пышный августНа солнышке Господнем,Рябит в макушке садаЦветная мишура.Как славно, что не завтраИ точно – не сегодняНа лёгкой бричке летоНе съедет со двора!И то – ещё вкрутуюНе сварен куст калины,Арбузный ус казацкийПривял, но не зачах.И ласточки впервыеУстроили смотриныВ своих старинных фракахНа вислых проводах.И тыква пьяной бабойСопит на жирной грядке,И дыни, как телушки,Готовы на убой.А я опять сбираюПотешные манатки,А мне опять куда-тоВдогонку за судьбой.Немереные персты,Дороги без возврата;Душа то жаром пышет,То сусликом скулит…Ну что ж, оставим лето —Оно не виновато —Подрёмывать в покое,Как Бог ему велит!
«Август, сочень, хруст капустный…»
Август, сочень, хруст капустныйТайным светом душу полнит —Кто-то давний, кто-то грустныйОбо мне, похоже, помнит.Кто-то в памяти проведал,Как мне в отчем доме сиро,Не случайно за обедомКошка хлебушка просила.И чего, скажи на милость,Не хватало хоть бы малость,Ведь не крыша прохудиласьИ калитка не сломалась.Не на ту ли сыплет крышуАвгуст яблоки и груши?Коль глухой – так не услышишь,Коль не веришь – так откушай.Только вижу всё и чую:Запах жести, запах сада —Августовскую причуду,Августовскую усладу.
Калина
Калина светит вполнакала,Не до краёв накалена,Облокотясь на тень устало,Как разведённая жена.Её не трогают – да что там! —Она осинам не чета —Ни августовская заботаИ ни сентябрьская тщета.Как будто с кем-то оплошала,Считает тихо день ко дню.Пока мороз за полушалокЕй не запустит пятерню!О, как она задышит гневно,И распалится вдруг она,Как византийская царевнаИль древнерусская княжна!Иль от щекотки рассмеётсяИ полыхнёт кистями губКрестьянской девкой у колодцаНа первом праздничном снегу!
Прощание с родиной
Понурым взглядом из-под палых векЯ обыдёнкой с жизнью согласился,Что всякий здравый русский человекДавно с домашней родиной простилсяИ душу продал городу навек,И на миру с улыбкой покрестился.Ан без тебя, родинушка-родня,Свидетельница вещего начала,Не только б вживе не было меня,Но и тебе меня бы не хватало:Не я ли плёл плетни из красноталаЗаветных слов? А по садам шнырялаНаущенная мною ребятня…Я помню дом присядистый, без крыл,Зато с железной свадебною крышей.Его я в помощь плотникам рубилИ ненароком палец отчекрыжил,И дед меня кулацким матом крыл,От матушки беду сию мурыжилИ самогоном кровь остановил…С тех пор я, куцепалый ухажёр,Сирень в слезах исподтишка ломаюИ сыплю сплошь по радостному маю,И принимаю горький приговор,Коль, несмотря на матушкин призор,Я, словно тать трепещущий, скрываюСловесный свой подвянувший позор.Но я хвалю, как сирый соловей,Берёзу над осыпавшейся кручей,Что в зиму обносилась до бровейИ вновь белеет красотой блескучей.Она ещё не сделалась плакучей,Но в душу льёт томительный елей.А родина моя на склоне летПодрастеряла трезвую суровостьИ вянет, как горчащий бересклет.Ни для кого беда её не новость,И никакой осмысленный поэт,Продав за злато душу или совесть,Не прокричит ей пламенный привет.А ведь она мне мнилась золотойВ церквах не столь весёлых, сколь печальных,В венце из лилий молодо-венчальных,Не дерзнувшей державною пятойПорушить иноверцев достославных,А в мир нести приветливый покой,Хотя весь мир без Бога – никакой!И так мы оплошали потому,Что во вселенском ужасе и мракеНе предпочли девицу в теремуЛюбой надсадно-хриплой железяке,В соплях воспели бунты и тюрьмуИ, отрезвев, попятились, как раки…О, родина моя, коль не натешусьС тобою быть в словесном табуне,На первом крепком колышке повешусь,На знатном красноталовом плетне.Воспомяни брезгливо обо мне,Как о трухлявом, но изрядном пне…И пусть мурашки брызнут по спине!Сейчас сама ты в кочках и пеньках,Скоромишь душу в липких поцелуях,А мне-то мнилось эдак и растак,Что скачешь ты стремительно на шляхВ своих блестящих гоголевских сбруях,Не во грехах, а в праведных стихах.И колокольцы плачут впопыхах!Увы, увы! Остались от молвыИ ширь твоя, и щедрость, и певучесть,При этом – пьянство, блуд и невезучесть,