Я сказала Василию: «Эта твоя книжка – чисто моя заслуга!» – «Не понял! – ответил он. – Может, ты и стихи за меня написала?» Нет, стихов я не писала, но бережно складывала черновик к черновику в отдельную папку – по циклам, по сезонам, по тематике. Когда стихов набралось достаточно, стала подталкивать: «Собирай книжку!» – «Соберу, соберу…» – неопределенно отвечал он. Но время шло, а черновики оставались черновиками.
Впрочем, я всегда знала, что поэзия для него – писание, а всё остальное досадная морока.
Но у меня в запасе был ещё один аргумент: «А ты название придумал?» И стрела попала в цель: задумавшись над названием, он снова загорелся идеей сделать новую книжку. Из старого отобрали лишь толику, дабы сцементировать общую идею книги, названной весьма рисково – «Заплаканная душа».
Раздражаясь
порой на «казачью лохматость» некоторых макеевских строк, я тем не менее не могла без слёз читать эту горькую, совершенно честную, очень живую рукопись.
Василий Макеев проступает здесь сквозь стихотворную вязь страниц печальными глазами, надорванной изму-ченностью, заплаканной душой.
Когда я начинаю это въяве осознавать, хоть знаю Василия лучше всех на свете, то готова остро защищать его от всяческих недоброжелателей, завистливых обидчиков, хладнокровных гонителей.
В реальной жизни он сам кому хочешь отповедует без оглядки, но в стихах…
Как же всё-таки беззащитны души настоящих поэтов! Лучшее, что есть в русской литературе – это, по моему тайному убеждению, поэзия. Она и спасение, и защита, и утешение в горе.
Она – правда нашей жизни, почему-то понимаемая народом, но жёстко отвергаемая властью. Речь, конечно, не о текстах в рифму, но о поэзии.
Макеев – человек на своём месте!
Кто его попрекнёт творческим куском хлеба, многими званиями, премиями, наградами, если душа платит и платит живыми слезами за редкие минуты света на этой земле?
Живи долго, мой родной, пиши в охотку, только не разбрасывай черновики по квартире.
Татьяна Брыксина
Палисадник
«Омою глаза ли сердечками…»
Омою глаза ли сердечкамиТонкой ноябрьской берёзы,В траву закуржавленнуюЛист иль слезу уроню,Уже не запустят со злаМоровые морозыЗа пазуху добрую мнеОгневую свою пятерню!Слыхать: потепленье…И вышла на паперть погода,И тучи висят неудойныеВниз головой.А что там в закутах,В запасках у жизни народа —Кому это знать?И оплакивать разве впервой?Я рад бы деньгой заручитьсяИль славой какою опальной,Но мне не грозят ни деньга,Ни любовь без шиша.Приемлю в обнимкуНеведомый кризис скандальный,А тухлость природыНикак не приемлет душа!Она не приемлетВесёлого в мире паскудства,Чтоб всех обманутьИ куда ни попало позвать.А надобно вымолвитьХрустко и бережно-грустно:Берёза, беда, бедолажностьИ благодать!
«В начале хладного апреля…»
В начале хладного апреляЕщё природа скуповата.Пичуги плачут еле-елеНа снег в лощинах ноздреватый.В ночи к кому-нибудь придратьсяМорозец муторно стремится.Стволы берёзок шелушатся,Как щёки справной молодицы.Капели плавно отсопели,Пошли прощанья-провожанья,В начале хладного апреляДуша исполнена желанья.И я, как голубь бесполезный,Полуоблезлый и скулючий,Спешу к тебе – ещё болезный,Но непростительно живучий.
Апрельский снег
Стоял апрель.Сирень сорила.Витал в аллеях женский смех.Как вдруг погода повалила,Сорвался с дуба вешний снег.Верней, со смурых веток неба,Белей, чем стираный ковыль,Повисла мертвенная небыльИли неслыханная быль.Под носом пасынок природыСоплю разматывал с утра,И чертыхались пешеходы,И веселилась детвора.Снег падал навзничь на поляны,На подсыхающую гатьИ норовил в уста тюльпаны,Охотно тая, целовать.Не то чтоб голубь непорочный —Кололся щекотной щекой.Он был нежданный и нарочный,Как ты, да я, да мы с тобой.Он брёл в далёкие деревни —Нагой, как пашенный огрех,Мой неприкаянный, последнийАпрельский сон, апрельский снег…
«Мне не знать-познать…»
Мне не знать-познать сердцем завирушным,Не запрятанным ещё в чёрную кору,То ли слыть в миру тюхой равнодушным,То ль постромки рвать скоком на юру.Хорошо, что я возр'oс на донской равнине,А потом уж жизнь пошла книзу головой.Зря, что в юности шальной не пропал на льдине,Выплыл, чёртов казак, с гнибкою ветлой.И теперь таровать я душой не смею —От звонка — и взахлёб снова до звонкаЯ бы прожил свой век с любушкой своею,Да судьба, как узда, видно, коротка.
«Кашки не давал языку…»
Кашки не давал языку —Вышло, что зловредно блеял,Грешен: на угрюмом векуКашки языку не давал!Я обрыд жене и родне,Плачу потаённо навзрыд.Что-то поломалось во мне,Коль жене с роднёю обрыд.По пятам бредёт нищета,По чужим блукаю садам.Проношу кусок мимо рта,Нищета бредёт по пятам.Старость не даёт шиковать,Тело забрала в переплёт…Всё же есть одна благодать:Старость шиковать не даёт.От вина мой корень иссяк —Да ему такая цена!Как ни бейся лбом о косяк —Корень мой иссяк от вина.В душу мне зима забралась,Холодит с утра до темна,Пусть вокруг и слякоть и грязь —Забралась мне в душу зима.
«Пора уж поплакать в тепле…»
Пора уж поплакать в тепле,Душевную вызволить слякоть,Ведь нет ничего на земле —О чём не поплакать.Господь, небеса не тряси —Не манной взбухают колодцы,Пока в православной РусиЦарят инородцы.Презревшего спешку дорогЗаради комолых скамеек —Никто пригласить на порогМеня уж не смеет.Слезу промокнув рукавом,Чтоб сини в глазах не гасила,Я, мама, идя напролом,Живу через силу.Житейские смяли воз'a,Не гребостно пить из копытца…Сплети мне хоть ты на глазаЗлатые ресницы.Я стану зырянить вприщурИ вновь карагодить упрямоСредь нехристей и полудур —Прости меня, мама!На холоде или в теплеИз сердца не выветрить слякоть,И нет никого на земле —О ком не поплакать.
