Заплатить за все
Шрифт:
– Это мое личное дело, как разговаривать на своей земле. Если прямо сейчас не свалишь, полицию вызову.
– Хочу на это посмотреть, – он скалится, показывая белые клыки, кажущиеся еще ярче на контрасте с темной бородой… Ужас какой, прямо, как у волка… Того и гляди, вцепится… Сглатываю, словно уже ощутила эти клыки на коже, и темный взгляд тут же прикипает к беззащитному горлу.
– Слушай, что тебе надо? – спрашиваю я, стараясь не замечать, что он как-то еще ближе становится, нависает практически надо мной.
Это тоже
Господи, только бы Яська из дома не выбежала…
Мысль о дочери добавляет сил. В конце концов, у нее никого, кроме меня. И, если со мной хоть что-то… Она никому не нужна, вообще никому…
И потому я не отклоняюсь, не спешу скрыться в недрах беседки, хотя это кажется заманчивым: там есть стол, как-то отгородиться им от этого животного… Но это слабость. Опять слабость. А дикие звери ее чувствуют отлично.
– Ты мне должна, прокурорша, – отвечает он, еще сильнее нависая, и упирает огромную лапу в стойку беседки. Как раз над моей головой. Полное ощущение, что уже в его руках!
Страшно, до жути!
Но стою. Смотрю, взгляда не отвожу. Тяжело безумно, но деваться некуда. За мной сейчас никого. Только дочь.
– Какой еще долг? Что ты несешь? Тебя посадили по закону! Доказательства не сфабрикованы!
– Конечно, нет… – он медленно кивает, оглядывает меня с ног до головы и обратно, и этот взгляд кажется плотным, как касание, жесткое и совсем не дружелюбное… – Конечно… Но ты могла бы и не усердствовать так… Твоему начальнику за это отдельно доплачивали…
– Что ты несешь? – шиплю я, тоже невольно скалясь в ответ, зеркаля его угрожающее выражение лица, – Станислав бы никогда…
– Ну да, ну да… Это он тебе красиво пел… – кивает Горелов, – а квартирку в Питере для старшенького на прокурорские доходы купил…
– Да ты все, что угодно сейчас будешь нести! – отвечаю я, с досадой вспоминая, что именно эта квартира когда-то… А, впрочем, неважно, – в любом случае, это к делу не относится. Ты получил по заслугам. Ни больше, ни меньше. Так что ни о каком долге речи быть…
– Нет уж, прокурорша… – опять усмехается Горелов, – не-е-ет…
Это “не-е-ет” он тянет хрипло и жутковато, словно рычит, и меня опять пробивает первобытным каким-то страхом. Невольно сцепляю ладони перед собой, прекрасно понимая, что по полной подставляюсь, показывая свой испуг. Но никак не могу это контролировать…
– Ему было проплачено… И у меня были планы на эти шесть лет, знаешь… И в них не входили ежедневный спорт, дрочка и труд в столярном цехе на благо хозяина. Хотя, спорт я бы оставил…
– Еще раз, что тебе надо?
– Компенсация, прокурорша.
– Какая? Что за чушь?
– Обычная. Моральная. Знаешь… – он наклоняется еще ниже, по медвежьи наваливаясь на столбик беседки, и тот опасно скрипит у меня над головой, а Горелов понижает опять голос до пугающего хрипа, – знаешь… Все эти шесть лет… Я думал о том, как выйду… И найду тебя…
– Зачем? – перебиваю я его, не в силах уже терпеть этот напряг, невыносимо! Надо его не слушать, а гнать отсюда! – У меня нет денег, да даже если б и были…
– Да какие бабки, ты чего, Карина Михайловна? – клыкасто улыбается он, – мне бабки не нужны… Никакие бабки не покроют, не вернут мне мои шесть лет…
– Тогда чего тебе надо, Горелов?
– Все эти пять лет, Карина Михайловна, я думал о том, что выйду, найду тебя… – тут он делает паузу и наклоняется еще ниже, к уху практически, и каких трудов мне стоит не отшатнуться все же в этот момент, одному богу известно, – и выебу так, чтоб визжала…
Сердце замирает где-то в горле, ощущаю, как пот течет по спине, а сжатые пальцы холодеют. Что? Что он несет???
А Горелов, между тем, продолжает шептать хриплым, жутким голосом невероятные пошлости, гадости:
– Поставлю раком и буду драть, как шлюху, как тварь последнюю… И так много, много раз… Пока пощады не запросишь…
Я больше не могу терпеть и прерываю этот поток грязи.
Удар получается хлесткий, такой, что рука на мгновение отнимается, а ладонь горит.
Горелов моргает в изумлении, словно не ожидал ничего подобного! Неужели думал, что слушать буду?
Пользуясь его кратким замешательством, бью еще раз, с огромным наслаждением и полной отдачей припечатывая вторую ладонь!
И как-то даже на душе легче становится! Терапия, определенно! Надо еще раз повторить!
Но третьего раза не получается, потому что Горелов приходит в себя и перехватывает за запястье.
Не успеваю затормозить, потому что в удар всю душу, все тело вкладываю, и по инерции падаю на него!
А Горелов перехватывает за талию одной лапой, а второй как-то очень ловко цепляет сразу оба моих запястья, прижимает за спиной. И я оказываюсь в его руках полностью, словно в коконе замотанная, задыхаюсь от ярости, адреналина, бушующего в крови, дикости какой-то, какой от себя вообще не ожидала!
Дергаюсь, прекрасно понимая, что не смогу оказать достойного сопротивления, слишком сильный, сука, рычу:
– Пусти, тварь! Это нападение!
– Определенно, нападение… – кивает он серьезно, а затем впивается в мои губы жестким, кусающим поцелуем!
Глава 4
Это полный и окончательный пиздец, если Горелый что-то понимает в этой жизни.
Его слова, его действия, вообще все, что происходит конкретно в эту минуту.
Проклятая девка, забравшая у него шесть лет жизни, на мгновение замирает, явно не ожидая такого треша, а затем проявляет свою адскую суть, принимаясь рычать, кусаться и бить его по плечам кулаками, нехилыми такими, жесткими, и, одновременно, ногами, норовя засадить коленями по яйцам.