Заполье
Шрифт:
— Вот! — выкинул к нему руку Мизгирь, точно уличил, с поличным поймал. — Не верю я этому «увы»… подозрительно оно и не в первый уже раз, между прочим! Чреваты эти «увы»!..
— А у тебя есть такое право — не верить, подозревать? — резонно и с неожиданным и твердым холодком возразил Воротынцев.
— Увы, нету, — засмеялся Мизгирь. — Это я к тому, что все мы в этаком межеумочном состоянии — жиронда, болотце…Менжуемся, знаете, ни богу свечка, ни черту кочерга. А определиться, — и посерьёзнел, скрипнул отчего-то голосом, — желательно бы, императивы времени — они ж категоричны… Aut Caesar, aut nihil [1] .
1
Или
Тот с видом то ли пренебрежительным, то ли непонимающим — а зачем? — пожал плечами, придирчиво оглядел выставляемое секретарем с коляски-подноса на столик: «Наполеона» бутылку, красное вино, большое блюдо чего-то розового, нарезанного, где ветчина, где рыба — сразу не поймешь, бутерброды с икрой и прочую мелочь вроде тарталеток, лимонов и маслин. Появлялся из-за портьеры и работал этот малый бесшумно, с ловкостью едва ль не профессиональной, и Базанов усомнился: секретарь ли?
А хозяин налил коньяку Базанову и себе (бутылку красного без церемоний забрал в свое распоряжение Мизгирь) и, держа бокал чуть на отлете, негромко, но веско, куда и благодушество делось, заговорил:
— Мы встретились здесь по делу — и считайте дело это уже решённым: моё застарелое доверие к Владимиру Георгиевичу и моя вера в талант Ивана Егоровича — тому порукой. Сопутствующие мелочи решаемы, и у нас есть уже что предложить вам; но об этом чуть ниже. Я же хочу выпить за одно удивительное и, право, таинственное обстоятельство: как на наших неизмеримых пространствах, в нашем-то бардаке и всесмешеньи находят в решающее время друг друга талант — и энергия к нему, знание, как делать, — и воля делать это. За встречу их — здесь!..
Тост был хоть куда, не уступал ему и коньяк, никак уж не подделка шляхетская, и что за тяга у поляков, в самом деле, Наполеона всякий раз подводить… да и всех, кто с ними свяжется.Но интересно бы узнать, что за тостом? За симпатией обоюдной, успевшей, кажется, между ними возникнуть.
И Воротынцев не стал тянуть, не в его, видно, характере было это:
— Теперь частности — чтоб не возвращаться к ним, не портить посиделки нашей. Помещение — на углу Казачьей, — он усмехнулся, — и Урицкого, четыре комнаты пока… Устраивает? Там одна из фирм наших, потеснятся, как только скажете. — Он положил оливку в рот, прошел к столу своему и бумажку взял, глянул в нее. — Так… компьютер с принтером, пишмашинки две, факс, мебеля, само собой… Смета на обзаведенье, на канцелярщину всякую — за вами, хоть завтра, как и расписанье штатное. Ставки на ваше усмотрение, скупиться на кадры не будем, наш принцип: всё для дела. Далее: «четверка» вазовская с шофером, пробег… э-э… три с половиной тысячи кэмэ — с завтрашнего, опять же, дня в полном вашем распоряжении. Регистрация, расходы побочные, юридические закавыки и прочее — все с Вячеславом, секретарем моим. Отдаю вам его… на известный срок, конечно, на обустройство — как юриста и нашего полномочного. Ведь вам, Иван Егорович, и уволиться надо, так? Проблем не будет?
— Не думаю, — только и мог сказать он. А вот они подумали — за него и, похоже, за всех и вся… другой вопрос, что и как подумали, с каким заглядом вперед. Ну, это видно станет, и довольно скоро; а всё предложенное сейчас надо принимать как должное — да, именно так.
— И прекрасно. Что еще?
— Спасибо, Леонид Владленович; но тут момент есть один, который нельзя не обговорить…
— Да, слушаю.
— Я о статуте газеты. Да и о своем, личном, статусе — согласитесь, это важно и, главное, нужно…
И остановился, ожидая подтверждения — важности и нужности. Пусть-ка скажет свое «да», тогда и продолжим; и скорее почувствовал, чем увидел, как напрягся и спрятал глаза Мизгирь… вмешаться изготовился?
— Несомненно, — сказал Воротынцев, чуть наклонив голову набок. Заминка если и была, то совсем небольшая.
— Вы пригласили меня, конечно, не в качестве сотрудника, пусть и ведущего, а как главного редактора газеты… какой пока нет еще, которую с нуля делать надо. Спасибо, я ценю доверие ваше. И известный риск Владимира Георгиевича тоже, я ведь понимаю. — Он улыбнулся им, поочередно. — И ваше доверие я здесь понимаю и принимаю как полномочную ответственность, не иначе. Которая напрямую связана с самостоятельностью моей как редактора — иначе кому за всё дело отвечать? Некому. — И решил добавить, на определённость вызвать: — Или неправильно я понял?
— Нет, почему же…
— Тогда я готов, — не стал дожидаться другого он. — Если поверят нашей газете, то лишь как независимой от всяких там… лобби, как газете народного мнения. А партийный иль биржевой листок выпускать очередной, — он пожал плечами, — для кого? Биржи обещанной нету ещё, шамовку на оптовом и тряпьё на толкучем и без того продают-покупают. А вот народную заявить оппозицию, зрячей и говорящей сделать ее, пути-дороги в будущее поискать, в акционировании разобраться, в приватизации той же, да и в политике самой… Ведь беспредел моделируется, в реале раскручивается, а в нём никто не выиграет по-настоящему, зря надеются ворье с номенклатурой…
— Пожалуй, — раздумчиво согласился хозяин, встал опять, прошелся. — Здоровый противовес этому должен быть… Наглеют на глазах.
— Да в разнос всё идет, как… телега с горы. И здесь, я полагаю, нужно достаточно жёстким быть. С тем, что называют позицией.
— Правильно полагаете, Иван Егорович. — Он переглянулся с молчавшим до сих пор нахмуренным Мизгирем — теперь что-то собравшимся было сказать, упреждающе ладонь поднял. — И мы вам эти полномочия, с ответственностью вместе, дадим. Дело здесь с излишком сложное, тонкое, оно ведь еще и душу затрагивает, мировоззренческое… нет, без разночтений тут не обойтись. Но в главном-то мы совпадаем: народная самодеятельность во всех областях, да, инициатива, законность со справедливостью в ладах, сотрудничество межсословное. И, наконец, чувство хозяина в народе — как решимость его строить жизнь на собственных началах, на естественном праве всякого суверена!..
Говорил он довольно свободно, вышколенность чувствовалась не только в манерах, но и в этом ученом умении размышлять вслух, словами; и — опять — вертикаль некая угадалась в нем, струнка натянутая, к чему-то его самого и всех рядом с ним обязывающая. В том числе и Мизгиря, который хоть и усмехался вроде уголком чувственно-тяжелых губ, недовольный, что ему сказать не дали, но слушал — будто в первый раз, упорно глядя, будто запоминая… хотя что тут запоминать, что особенного хозяин сказал? Слова.
— А что позиции касается, — тонко улыбнулся вдруг Воротынцев, — так её никто и не запрещал… Имейте. Отстаивайте — перед всеми, перед нами тоже, дело лишь за аргументами. И не знаю, что вы создадите для собственно журналистской работы, редсовет ли, редколлегию — вам, редактору главному, видней. Ну, а для обеспечения жизнедеятельности, для решения некоторых вопросов… не стратегии газетной, нет, но возникающих иногда ситуаций важных, а таковые бывают, мы сформируем правление, скажем, из наших же вкладчиков в это дело… правомерно? — Возразить было нечем, и Базанов кивнул. — И вы тоже будете его членом, с голосом отнюдь не совещательным. Итак, три члена правления уже здесь…