Заповедь речки Дыбы
Шрифт:
А тут мальчишечка — хороший, уважительный.
— Ну-у, не надо уж, как я туда… — внимательно глядя на протянутый сачок, бормотал Громаков.
— По этой железке. Она широкая. Не шатается. Вот я сейчас перебегу, — и мальчик спокойно перешел на другую сторону. — Ну, идите. Идите, идите.
— Голова закружится у меня. Я не могу… сегодня.
— Вы не бойтесь. Тут все проходили, — мальчик подумал и добавил, — тыщу раз. Мишка только один сорвался. Ничего. Вылез, во-о-н там. Намок немножко. И все. Здесь не глубоко. Вот так, — он приставил руку к середине груди. — Ну, идите, — поощрял он и успокаивал.
— Не-э, я… Лови уж сам. Я туда не пойду. Плохо с головой. Закружится с. . . — старательно отбирая слова, оправдывался Мишка.
— Ну, ладно, — примирительно сказал мальчик, — ловите здесь.
Он подул на свои красные от холодной сырости руки и, съежившись, запрятал их в коротковатые рукава серенького поношенного пальтеца.
Лучше бы не говорил мальчик Громакову таких слов на речке в воскресенье: «Вы не бойтесь. Тут все проходили».
Лучше бы не говорил.
Всю неделю не шла проклятая речка из ностальгической Мишкиной головы. Уж на что утром в автобусе стиснут, а он, вместо того чтобы раздражаться, толкаться, глаза закроет и видит быструю-быструю воду. И до того досмотрелся, что полезла ему всякая мысль в голову блажная. Думал он, думал, а спроси его та же Настя: «О чем?» — не сумел бы объяснить.
В конце недели случилось с нашим Громаковым такое происшествие, после которого твердохарактерная Настя долго будет приходить на работу с заплаканными глазами, а сам Михаил…
Ну, да вот как оно было.
В пятницу издалека пахнуло на Громакова талым снежным запахом якутской горной реки. И открылось ему…
Там Громаков был другим. Он был собран и суров. Задачи ему ставила не Настя, а начальник экспедиции. И не полированный гарнитур потребить из Дома мебели цель была, а обеспечить фронт работ трем полевым бригадам. Впереди пройти.
Другие у него тогда были мысли; не такие, как сейчас, он слова произносил: «голец, неприкосновенный запас, любой ценой». Вспомнились они сейчас Громакову и, как возвышенные фразы хоральной музыки, вливались в ослабленное городской легкой жизнью тело, пробуждая в нем забытую силу.
Почему такое случилось с Мишей сейчас? Да потому, наверное, что он вспомнил — не впервые не смог он перейти быструю реку.
А в первый раз…
Все взвешивалось и так, и эдак, но подходило к одному: делать многодневный маршрут надо налегке, а главный риск в том, что базовый лагерь пилоты выбросят без громаковской бригады, в месте, известном Мише только приблизительно — условно намеченном на карте. Вернуться, указать точное, скорректированное место посадки пилотам нельзя будет — горючего не хватит; а бригада, выполняя работу, будет двигаться к лагерю своим ходом.
В эти четверо суток Громаков и его ребята спали урывками, по два, три часа, но сделали все удачно. Всю работу. И хотя продукты экономили, питались впроголодь, были в настроении приподнятом — еще несли с собой несколько горстей манной крупы, банку сгущенного молока и банку тушеной говядины.
До предполагаемого лагеря оставалось пять километров, или, по-хорошему, часа два ходу. И тогда Громаков согласился со своими рабочими Борисом и Васькой — не нашел в себе сил настоять на своем — разрешил доесть продукты. Правда, скребло у него на сердце: впереди на карте значилась маленькая ниточка ручейка. Как шилом она колола — весна! Там не воробьиный ручей может быть, а поток.
Он ошибся на полкилометра. Сразу через сорок минут пути от того места, где уничтожили «НЗ», они напоролись на полноводную, ревущую дурной весенней водой реку. В водяной пыли над ней чудилась радуга, и за несколько метров от берега обдавало холодом талой воды ледников.
«Я же чувствовал», — подумал Громаков, но не сказал ничего вслух — торжествовать в своем провидении было не над кем.
«Ну, все, приехали», — вырвалось у Васьки, и он один мог сказать это злорадно, потому что смолчал, когда окончательно решали — доедать или не доедать неприкосновенный запас.
В двадцати метрах от веселой яростной реки они долго и пасмурно курили. Но ждать было нечего: вокруг звенели тишиной северные горы — не было людей, не было помощи. Совещаться тоже особо было ни к чему: все знали — время работает против них, с каждым голодным часом, с каждым голодным днем силы будут убывать. И ох как обидно было: рядом, на той стороне реки в лагере продуктов не меньше, чем на полтора месяца лежит себе без всякого, даже самого малого употребления.
Громаков вспомнил сейчас ясно — ярость реки передалась им. Да, такими они были в молодое свое время. Они таранили препятствия тем неудержимее, чем безнадежнее были обстоятельства. И не от отчаяния — от светлой человеческой силы.
Первым поднялся Борис — он особенно охотно поедал час назад несоленую манную кашу без жиров и, видимо, чувствовал себя виноватым в первую голову.
У них были ледовые кошки и веревка — фал капроновый. Но, сделав два десятка попыток перекинуть веревку с привязанными, вместо якоря, на конце кошками и зацепиться за другой берег, поняли — выход не в этом.
Тогда Васька, сделав на груди обвязку по правилам осторожной альпинистской техники, торопясь и даже не заглянув им в глаза, а было бы ему так спокойнее, надежнее, сунул Громакову в руки свободный конец веревки — свою жизнь.
Его сбило через четыре шага. После третьей попытки они вытащили его волоком — ноги у Васьки задубели и встать сам он уже не смог. Но во всех троих вселился уже тот самый азарт, который толкает людей даже за последнюю черту — черту жизни.
Борис был тяжелее и выше Васьки. Он прошел шесть шагов. Семь шагов. Восемь… После третьего раза, даже опираясь на плечи Васьки и Громакова, он долго дрожал и валился с ног. Его тошнило.
И опять яростно курили. Трещал табак. Взглядывали друг на друга отчаянно, но весело.
— Ничо! Придумаем. От разлилась, зараза! — цепко оглядывая берег, твердил многомудрый и настырный Васька.
— Без суеты, ребята, только без суеты, — сам же подрагивая от нетерпения и холода, останавливал Борис.
Рассудил тогда Громаков. Четко, ясно, окончательно: «Я вверх. Посмотрю там. Вы — вниз. Может, где лесину найдем и место узкое, чтоб перекинуть». Надежды на это, правда, было мало. Какая уж лесина в гольцах: по речке кусты были и то не очень-то высокие.
И ничего не вышло. Не было лесины. Не было узкого места.