Заповедь речки Дыбы
Шрифт:
— Так что, это кто как. За папиросу не то еще бывает.
— Да слыхали мы, слыхали. Ты, ежли знаешь — выдай, а трепаться может каждый, — легонько, чтоб не спугнуть, вел его к делу Никита.
— Трепаться… Он у меня работал, если хочешь знать, Валерка-то. Ну, короче… В запрошлом году мы с Росомахи улетали с поля. До Теплого Ключа, а там спецрейсом на «Ли-2» в Якутск. На Росомахе собрались, как сейчас, в эту пору. Только вертолета долго не ждали. Да-а, хорошая база — Росомаха. Борт сразу пришел. За два рейса всех взял. Остались: радист Степа, черный такой, сугорбый. Ну, этот, здоровый, прошлой зимой уволился. И Валерка. Хороший тоже парень. Спокойный. Работал здорово.
Злобин подошел к костру, горизонтально держа карабин усталыми, свисающими к коленям руками: Сушкина не было. Он остановился возле Михаила. Кешка-радист и Михаил, не глядя, на Игоря, привстали и чуть подвинулись, освобождая нагретое место на бревне. Михаил, заинтересованно поглядывая на говорившего Теряка, нашарил свободную кружку, налил черного, дымящего на холоде чаю и вместе с большим куском сахара двинул ее по брезенту Злобину.
— Лепешки вон, бери, — скосив глаза на Игоря, шепнул он, — теплые еще, кажись.
Игорь решил посидеть. Он чувствовал — сейчас все должно случиться, должен ведь откуда-нибудь появиться Сушкин.
Колька Теряк, поддавшись общему вниманию, повел рассказ тише и неторопливей.
— Продуктов на Росомахе оставалось — завал, целый склад. Вывозить надо было. Их двоих и придержали, чтоб весь этот шуешь-муешь к вертолету подтащить. А борт на форму, на профилактику ушел. Сказали: ждите. После формы пилоты свою норму вылетали, надо экипаж менять — погода и блыснула.
Степа на связь вышел: опять — ждите, борт через неделю, мол, будет. Ну, им чего не сидеть? Там на этом складе на двоих одних консервов года на два бы хватило. Ешь — не хочу.
Потом, думали, погода надолго установилась, и еще бригаду пошли бортом вытаскивать с верховьев Хандыги. От дошли там мужики. Оголодали, одежонку порвали. Ну, места там. Ох, и места.
Ладно. Вывезли бригаду, а погода опять — хлоп и накрылась. Снег пошел. Тут срок аренды вертолета кончился. Кукуй, ребята. Короче… Досиделись они — заоктябрило. Продуктов у них завал, это точно, а курева — ни грамма. Которое было, кончилось.
Помыкались, помыкались… Степа в тех местах второй год — на лыжи и говорит Валерке: «Сиди, не рыпайся, я на метеостанцию. Девяносто верст. Четыре дня туда, четыре обратно. Через неделю прибегу». — Колька сильно затянулся и с отвращением бросил окурок в костер — до гильзы выкурил папиросу.
— По-о-пи-лял, — откашлявшись, продолжал он. — Через день пурга. Он, не будь дурным, своим следом, пока не замело, и вернулся. Приходит в зимовье, а Валерки-то и нет. На столе записка штыком от карабина приколота: «Ушел на зимник за куревом». Видать, не выдержал и до прихода Степы решил пачкой-другой разжиться. А до того зимника два, а то и все три дня ходу.
Злобин напряженно вглядывался в темень, в сторону зимовья. Ждал. Рассказ Теряка шел для него стороной, но последние слова он схватил. К чему это? Тайный для Игоря был в них смысл. Тяжелый. Он незаметно взглянул на Кольку Теряка и как теперь только увидел. Черные прямые брови красиво и хищно летели от самой переносицы приплюснутого с завислым изгибом носа, цепкие, с прищуром глаза глядели бегло и дерзко.
«Может, он знает? Они ведь с Сушкиным, кажется, друзья», — мелькнуло у Злобина, и он стал ждать напряженнее: не выпуская из поля зрения темноту, внимательно теперь прислушивался к разговору и думал.
— С дури, бывает, не то ломают. Я на этом зимнике шоферил, — веско заговорил Никита, — при мне вон один дуролом пропал. Жись обмануть торопился. В январе один на «ГАЗ-63» поехал. Наледи уже шли. За Белой речкой, ключ там есть такой. Фокстрот называется…
— Эт што за фокстрот такой, — с недоверчивой ухмылкой спросил Теряк.
— Фокстрот натуральный. Поворо-оты-ы… Я извиняюсь… Танцует машина. Дак вот, — невозмутимо уже и ровно продолжал Никита, — футорку у него сорвало. Поддомкратил, да чегой-то руки под скат сунул, а задний мост с домкрата и соскочи. Мороз — полста и пять. Кисти себе бедолага перегрызать начал, да где-э…
«А может, Сушкин случайно выстрелил — не хотел. Прибегал, повинился. Сейчас все видят: я сам пришел. Думают — Сушкин, так… шутил или ошибся. Молчат. Ждут», — спасительно мелькнуло у Злобина, но он тут же спохватился и понял окончательно, что ничего они не знают.
— Там по одному никто не ездит. Зимник есть зимник. Бывает, за неделю, за две колонна пройдет и амба, — продолжал Никита.
— А поди ты все врешь, Никита? Я слыхал, что на другом зимнике было, — ревниво осадил его Теряк, чтобы вновь овладеть заинтересованным слушателем.
— Врешь?! Пошоферил бы с мое… — недовольно, но и не очень круто взбунтовался было теперешний конюх Никита.
— Да ладно вам. Будет. Ну, и что этот Валерка? Ты сам-то что про это знаешь? — остановил Кеша Никиту и насмешливо посмотрел на Теряка.
— Валерка-то? А, до сих пор за куревом ходит, — вроде бы с издевкой сказал Теряк.
— Не-а, не ходит, — жестко бросил Кешка-радист и резко завозился рядом со Злобиным, задевая его с больного бока. Он замолчал, и все повернулись к нему, а Злобину показалось, что это предлог и разглядывают-то больше его, Злобина.
— Отходи-и-лся, — успокоившись, степенно, со вздохом тянул Кешка, доставая папиросы. Он привалился к Злобину, освобождая полу телогрейки с карманом, где у него лежала пачка. Каждое его движение болезненно отдавалось у Игоря в боку.
— Я его нашел по весне, — задумчиво выдыхая дым, вспоминал Кешка. — Верней, не по весне, а в начале лета. Росомаху не бросили сразу-то. Браку малость нашли. На доделки кинули бригаду. Сводную, большую. Радиостанцию мощную дали, чтоб с базой напрямую работать. А я там на связи был. Меня первым и бросили. Сезон только начался, а бригада еще не развернулась — вот я один и покейфовал. Лафа была. Рыбалил, охотился. — Кеша замолк ненадолго, видно, спохватился, что вспомнил приятное не к месту, и перестраивался.