Заповеди. Путь жизни
Шрифт:
Первая заповедь:
Встреча
Я Яхве, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов перед лицом Моим.
В тексте первой заповеди читающие обычно обращают внимание прежде всего на содержащийся там запрет: да не будет у тебя других богов, кроме Меня («перед лицом Моим» Синодального перевода – калька с еврейского, как раз и означающая «кроме Меня»). Между тем на самом деле первая заповедь начинается с благовестия: «Я Яхве, Бог твой, выведший тебя из земли Египетской, из дома рабства» (как и в большинстве переводов, в Синодальном священное имя повсеместно заменено титулом «Господь»). Это благовестие и есть, в сущности, ядро и главный смысл всего Декалога. Бог открывается человеку, а человек оказывается лицом к лицу с Богом. Без такой Встречи и без непрерывного предстояния Богу невозможна никакая духовная жизнь, да и жизнь вообще окажется неполноценной. Исключение из своей духовной жизни всех иных богов и культов оказывается для человека естественным следствием такого предстояния, ведь служить двум господам, как говорит Спаситель, невозможно. Конечно, тут, как во всех заповедях Декалога, есть первый, ближайший смысл, который как раз и сводится к тому, что поклоняющимся Богу Библии, Богу Авраама и Моисея, участие в любых языческих культах и поклонение любым другим богам запрещены, абсолютно и безоговорочно. Этому правилу строго следовали и следуют представители всех авраамических духовных традиций, не только иудаизма, но и христианства, и ислама. Первая заповедь между тем предполагает и еще одно правило: недопустимость какого бы то ни было принуждения в вопросах веры. В самом деле, можно ли принудить человека к богообщению? Очевидно, нет. Можно лишь заставить его исполнять те или иные религиозные обязанности, читать Св. Писание, вычитывать общепринятые молитвенные правила, присутствовать на богослужении и прочее в том же роде, но заставить человека общаться с Богом, раскрыть Ему сердце, очевидно, невозможно, это решение каждый принимает сам, и принимает свободно. Как говорит известная русская пословица: «Невольник – не богомольник».
Ясно, однако, что для предполагаемого первой заповедью предстояния мало одного неучастия в языческих культах и отказа от поклонения языческим богам, тут необходимо еще и непрерывное общение с истинным Богом, иначе говорить о соблюдении первой заповеди всерьез не приходится. Как же это возможно?
Даже монахи в монастырях не только молитвы читают, но и работают, и отдыхают, а для человека, живущего в миру, непрерывное предстояние Богу кажется обычно чем-то уж совсем невозможным. Тут уместно было бы вспомнить, что Бог с самого начала, с самого сотворения предназначил человека именно для общения с Собой, притом для общения непрерывного, которое определяло бы всю его жизнь, или, вернее, которое само стало бы для человека его жизнью. В самом деле, человек, как говорит об этом священнописатель, и человеком-то становится лишь тогда, когда Бог вдувает ему «в ноздри» (именно так в еврейском тексте) дыхание жизни, делающее его образом Божьим. Между тем дыхание ведь не одномоментный акт, это процесс, динамика, определяющая само существование человека именно как образа Божия, а не просто высокоорганизованного животного, каким был бы человек без нее. Да и то, что названо в библейском рассказе «живой душой», которой становится человек под воздействием дыхания жизни, тоже не статично: в библейском смысле слова душа – не структура, а процесс, поток жизни, включающий в себя все, чем живет человек, от духовной активности до простой физиологии наподобие дыхания или кровообращения. Два процесса, две динамики – природная и духовная, – соединяясь, образуют человека, делают его образом Божьим, позволяя ему быть осознающей себя личностью, притом личностью свободной.
Собственно, сама возможность человека осознавать свое существование и делать свободный выбор связана с дыханием жизни. Природа как таковая не знает свободы, она знает лишь случайность, которая, по сути, является всего лишь обратной стороной необходимости, той самой необходимости, которая обусловлена причинно-следственными цепочками, полностью определяющими природное бытие. Для Бога, разумеется, мир остается пространством свободы, но это Его, Божья свобода, которая осознается лишь теми, кому Бог дал возможность осознания и личностного бытия. Для существ, себя не осознающих, если они даже столь высоко-организованны, как, к примеру, обезьяны или дельфины, свободы в природе нет. Нет ее и для падшего человека – именно потому, что в процессе грехопадения человек искажает в себе образ Божий, забывая о том дыхании жизни, благодаря которому он и является тем, что он есть. В самом деле, всякий, если вдумается и всмотрится в себя, легко заметит и поймет, что он знает о собственном своем существовании, переживая его как несомненную данность своей внутренней жизни. «Я есть», «я существую» – психологическая аксиома для всякого душевно здорового человека. Между тем сама возможность непосредственного переживания собственного существования уже является проявлением в природной жизни человека того самого Божьего дыхания жизни, которое делает нас людьми. Можно, конечно, остановиться и не идти дальше, забыв об этом априорном, аксиоматическом знании как о курьезе своей внутренней жизни, и тогда будет невозможно говорить о каком-либо осознании себя. Можно, однако, и попробовать понять, что стоит за таким переживанием, откуда оно и каким образом удается ему выстроить всю нашу личность вокруг, казалось бы, совершенно незначительного и самоочевидного факта, о котором и думать-то особо не приходится, настолько он представляется ясным и понятным. Во все времена, и даже задолго до призвания Авраама, находились люди, которые стремились познать себя, осознать и понять, чем является то, что позволяет им быть людьми – существами, сознающими собственное бытие.
Если исходить из библейского рассказа о сотворении человека, становится ясно, что люди, пытающиеся познать себя, ищут того самого дыхания жизни, о котором говорится в Книге Бытия, хотя часто они ничего о нем не знают и потому не знают, что им нужно искать. Однако добросовестный поиск Бог обычно не оставляет без поддержки, и тогда человек может кое-что в себе найти и понять, хотя без прямого Божьего откровения самопознание оказывается все же весьма и весьма ограниченным. Чаще всего такой поиск сводился к внутренней работе, направленной на освобождение настоящего, подлинного «я» от всего, что «я» не является. Критерий тут прост: если я могу назвать что-то своим, очевидно, названное мною самим «я» не является; настоящий, подлинный я не воспринимает себя, как нечто ему принадлежащее. Это, конечно, всего лишь схема, суть же работы заключается в том, чтобы внутренне отстранить от себя все то, чем не являешься сам, будь то внешние впечатления, эмоции, чувства, мысли, психические состояния или ощущения, связанные со своим телом. Разумеется, делается это не для того, чтобы «развоплотиться», а для того, чтобы лучше понять и пережить различие между собою самим и своей природой. Те, кому удается довести это своеобразное духовно-психическое упражнение до конца, находят в себе себя, себя как некое непосредственное переживание собственного существования, которое совершенно невозможно ни передать, ни описать никакими словами, никакими красками, никакими звуками. Оно и неудивительно, ведь тут человек улавливает в себе то самое дыхание жизни, которое уже не является ничем природным, ничем психическим, а потому для нашей природы оно представляется чем-то невыразимым и непередаваемым. Состояние это переживали многие, называя его по-разному;
в православной аскетической литературе оно называется обычно «безмолвием ума» (под «умом» здесь понимают не интеллект, а сознающее себя «я»). В той же православной аскетической литературе, между прочим, говорится и о том, что трудно бывает обычно удержаться в состоянии такого безмолвия, что же до кратковременных его переживаний, то они случаются нередко.
Оно и неудивительно: после падения ведь воля человека ослабела, сосредоточить внимание на чем-то одном нам обычно бывает трудно, а еще труднее не рассеиваться, оставаясь сосредоточенными сколько-нибудь продолжительное время. На умение концентрироваться, на выработку навыка сосредоточенного внимания и направлены в значительной степени созерцательные и аскетические практики самых разных времен и народов, ведь, однажды найдя себя настоящего, человек обычно стремился затем научиться пребывать в таком внутренне собранном состоянии как можно дольше, понимая или хотя бы более-менее смутно ощущая, что нашел тот источник жизни, память о котором сохранилась в легендах и мифах.
И все же одного человеческого поиска тут недостаточно. Дыхание жизни дано нам Богом, и от Его воли зависит, каким оно для нас будет. Даже найдя свое подлинное «я», человек лишь прикасается к этому дыханию. По-настоящему открыть его человеку может только Сам Бог. Разумеется, тут важна и воля человека, ведь тому, кто не ищет, ничего не открывают и ничего не показывают. К тому же и само дыхание жизни Бог отдает в руки человеку. Мы вольны впустить его в нашу жизнь или ограничиться тем минимумом, который позволит нам иногда вспоминать о собственном существовании. Чтобы, однако, дыхание жизни действительно вошло в нашу собственную жизнь, в динамику нашего повседневного существования, нужно, чтобы сама эта жизнь определялась не нами, а Богом, чтобы наша воля была едина с Его волей. Добиться этого непросто, а без Божьего вмешательства и вовсе невозможно, потому Бог и идет нам навстречу – иногда в самом буквальном смысле организуя ту самую Встречу, о которой говорит первая заповедь. Обычно такая Встреча переживается человеком как обращение. Оно не обязательно бывает ярким и эмоционально насыщенным, хотя, конечно, случается и такое, – тут многое зависит от темперамента и вообще от особенностей психического склада конкретного человека. Таких обращений в жизни верующего может быть несколько, и чаще всего их действительно бывает несколько, ведь жизнь человека состоит из определенных духовных этапов, а выход на новый этап, когда дело касается отношений с Богом, невозможен без Его прямого участия. Да и в повседневной жизни, если говорить именно об отношениях с Богом, Встреча может и должна стать нормой, ведь отношений без встреч не бывает. Конечно, переживаться такие встречи могут очень по-разному, но дело не в переживаниях, а в отношениях, в их динамике, которая определяется волей, а не эмоциями и не чувствами. Оно и неудивительно, ведь именно через волю проявляется то подлинное, глубинное «я» человека, которое стремится отыскать желающий самопознания, через волю оно выражает себя, воля становится средством и формой его самоопределения, в том числе в динамике его отношений с Богом и с людьми.
Именно поэтому всякая сколь-нибудь серьезная и глубокая аскетика, включая, естественно, и аскетику православную, исходит из примата в духовной жизни воли над эмоциями, чувствами, интеллектом. Но православная аскетика, в отличие от аскетических школ нехристианского Востока, на первое место ставит волю Бога, а не человека, требуя от человека не только укрепления своей человеческой воли, но и смирения, полного предания своей воли воле Божьей. Подлинное, а не показное смирение, однако, возможно лишь тогда, когда человек осознает себя и свою волю, оно очень далеко от того безволия и вытекающего из него своеобразного бытового фатализма, который иногда принимают за смирение, полагая, что воля Божья исполнится как-нибудь сама, без нашего участия, а нам надо лишь «сидеть тихо», не проявляя собственной инициативы. Безволие как таковое исключает путь смирения по определению, ведь невозможно отдать Богу свою волю, если ее не имеешь.
Вот тут-то Встреча и сопровождающее ее обращение и становятся особенно важными. В сущности, во время такой Встречи Бог делает для человека то, что человек не только никогда не смог бы сделать для себя сам, но чего он сам, без Бога, не смог бы ни пережить, ни даже вообразить. Во время такой Встречи и излияния благодати Бог показывает человеку, каким он был бы, если бы жил в полную меру данных ему Богом возможностей. Конечно, такое благодатное состояние не может продолжаться бесконечно, не потому, что Бог чего-то для нас жалеет или в чем-то нас ограничивает, а потому, что человеку во время первой Встречи такое состояние не свойственно, оно очевидно превышает его возможности, ему совершенно целенаправленно дается много больше того, что он в состоянии вместить на данный момент. Зато, однако, человек тут же на опыте узнает, что такое жизнь в Божьем присутствии, непрерывное внутреннее предстояние и все, связанное с перечисленным, – во время Встречи и сопутствующего Встрече излияния благодати это становится вполне ясным и очевидным, будучи в то же время для переживающего Встречу совсем нетрудным, – Бог ведь Сам помогает ему удержаться в состоянии, нужном для полноценной жизни с Собой. Ясно, однако, что это лишь отправная точка, что благодать тут дана человеку, так сказать, на вырост, имея в виду его дальнейшую жизнь и духовную работу. Благодать вообще почти всегда дается именно так, на вырост, она – не награда от Бога за какие-то заслуги перед Ним или за пройденный человеком путь, а данные Им возможности для дальнейшего духовного пути, и этот путь уже непременно предполагает усилия самого человека, духовные и аскетические. Чтобы благодать не уходила, как вода в песок, чтобы состояние, пережитое во время Встречи, стало для человека нормой жизни, – словом, чтобы соблюсти первую и главную заповедь Декалога, необходим духовный путь, путь с Богом и за Богом.
Вторая заповедь:
Кумиры и помыслы
Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли;
не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Яхве, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои.
Ближайший смысл второй заповеди сводится к запрету статуй и изображений того, что «на небе вверху», «на земле внизу» и «в воде под землей». Сторонники буквализма при этом полагают, что речь идет обо всех и всяких изображениях вообще. Тут можно вспомнить прежде всего иудеев и мусульман: ни те, ни другие не допускают соответственно в синагогах и мечетях никаких изображений, будь то картины, скульптуры или стенные росписи, причем если в истории иудаизма примеры последних все же встречаются, хотя и не часто, то история ислама, кажется, не знает ничего подобного – на стенах мечетей можно увидеть лишь стилизованную вязь. И все же от буквализма в интерпретации второй заповеди вернее было бы отказаться, ведь тогда ее нарушителями придется считать как создателей Скинии, так и строителей Иерусалимского храма – и там, и там были изображения и изваяния, притом в немалом количестве. Речь во второй заповеди идет, очевидно, не о всяких изображениях и статуях, а об изображениях и статуях священных, об изваяниях и об изображениях языческих богов, которыми был полон языческий мир. При этом важно помнить, что речь идет не о тех человекоподобных изображениях и изваяниях, которые мы знаем по истории греческого или римского искусства: человекоподобными богов даже в Греции стали изображать лишь во времена античности, а прежде и там, и в других странах они были похожи на что угодно, но только не на человека. Что касается Единого, то Его никто никогда и не пытался изображать, исключение составляли некоторые попытки, предпринимавшиеся самими евреями, вроде пресловутого золотого тельца. Даже и в этих случаях, впрочем, речь обычно шла об изображениях символических, проблема, однако, заключалась в том, что употребляемые символы имели собственное смысловое наполнение, которое легко переносили на Яхве, тем самым фактически низводя Его до уровня человеческого понимания и человеческих же образов. Реальное Откровение и живое богообщение подменялось человеческими представлениями, которым люди начинали поклоняться вместо Бога. Именно в этом и заключается суть нарушения второй заповеди: созданные человеком образы того, что сам он называет Богом, подменяют живого Бога, и человек начинает поклоняться вместо Бога Его изображению.
Такая подмена не проходит даром, в частности, и тогда, когда речь идет не об отдельном человеке, а о целом народе. Комментарий ко второй заповеди упоминает о наказании до третьего и четвертого поколений нарушителям заповедей и о милосердии до тысячи поколений тем, кто их соблюдает. Это может показаться несколько странным, ведь уже Иезекииль говорил о том, что каждый умирает за свой грех и дети не отвечают за грехи отцов. Существует, однако, и то, что можно было бы назвать социальной и психологической инерцией, особенно когда дело касается достаточно больших сообществ или целых народов. Коллективной праведности не бывает, а вот коллективный грех вполне возможен. Праведность неотделима от отношений человека с Богом, которые всегда являются глубоко личными и глубоко личностными, даже в общине (если, конечно, это именно община, а не религиозный коллектив) у каждого из ее членов отношения с Богом свои, коллективными они не становятся никогда. Грех же отношений с Богом не требует, и даже совсем наоборот: чем этих отношений меньше, тем больше места для греха. Тут нередко бывает достаточно простого отказа от того духовного усилия, которое требуется для устойчивых отношений с Богом, а такой отказ вполне может быть и коллективным. Учитывая же, что грех обладает в падшем мире собственной инерцией, обычно входя у грешника в привычку, не приходится удивляться, что он оказывается куда устойчивее, становясь коллективным: мультипликативный эффект оказывает свое воздействие. Так и выходит, что последствия греха, особенно массового, совершенного целым народом, распространяются на несколько последующих поколений. Однако и Бог тоже использует этот механизм настолько, насколько его вообще возможно использовать для того, чтобы удержать человека от греха, – оттого-то соблюдающим заповедь и обещана милость до тысячи поколений.