Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых
Шрифт:
Было ли это свойством натуры Мая или ее «защитным средством», но в отличие от отца он относился к своей заказной работе, которой был вынужден отдавать львиную долю и времени, и сил, не как к «халтуре», но как к творчеству и прежде всего — хорошей полиграфической школе. Благодаря этому он в дальнейшем так ярко реализовал себя в иллюстрации, занявшей в его жизни место наравне со станковым рисунком и живописью.
«Лихорадочная работа в издательстве министерства сельского хозяйства меня увлекала. Конечно, и заработок был ох как нужен, но интересны были и результаты — полиграфические. Помню, как огорчился, когда вышел из печати первый мой цветной офсетный буклетик. Потери в цвете казались ужасными».
Этим первым буклетиком был «Механизированный кормцех в колхозе» —
«С опытом удавалось и приспосабливаться к капризам печати, и спокойнее относиться к неизбежным потерям.
В издательстве не было художественного совета. Главный художник, мой однокашник Иван Светиков очень был мною доволен, завалил заказами. Но на каждом буклете, плакате нужно было собрать около восьми подписей специалистов — агрономов, механиков по машинам и т. д. Эскизы они смотрели рассеяно. А вот когда готов был оригинал, начинались замечания. Помнится плакат со сложным комбайном новой конструкции (для уборки подсолнечника). Специалист разглядывает оригинал. Все хорошо, даже очень хорошо. Но! Нужно повернуть этот комбайн немного, так, чтобы виден был какой-то там важный болт или колесо! Специалист не понимает, что „немного повернуть“ — значит всю работу делать наново. И так бывало очень даже часто» [453] .
453
Указ. соч.
Сохранился оригинал большого плаката «Машины для обработки целинных и залежных земель». В центре пейзаж с уходящими в перспективу грядами борозд и пашущим трактором. Неизбежная в ту пору сухая фотографическая точность, но довольно красивая и даже с «настроением», особенно в небе с облаками и светлой далью. Справа и слева сельскохозяйственные агрегаты — плуги, сеялки и пр., тщательно вычерченные, добросовестно и очень профессионально прорисованные, со всеми «важными болтами» и колесами.
Плакат: «Освоим 13 миллионов гектаров целинных и залежных земель!» Пейзаж степи с ковылем, небом. Широкий простор, хлеба, комбайн убирает урожай.
«Отчизне выдаст целина Миллионы центнеров зерна!»Как встает во всем этом время, «целинный ажиотаж», скрашенный еще не иссякшим комсомольским энтузиазмом, та атмосфера, в которой приходилось работать, как-то зарабатывать художнику!
…Еще один сельскохозяйственный «буклетик» Мая: «Лечение гусей от ленточно-глистной инвазии обезжиренной кашей из семян тыквы». Сделанный в тщательной «реалистической» манере, он вполне достоверно представляет и малопривлекательную полосатую глисту — носительницу «инвазии», и гусей на разных стадиях заболевания, очень грустных со своими взъерошенными перьями и опущенными крыльями. Зато на обложке фигурирует бодрый здоровый гусь в окружении спасительных тыкв.
Май: «За год-полтора этой гонки я сделал около сотни плакатов, буклетов, других изданий, которые печатались порою полумиллионными тиражами.
Тем временем в Махач-Кале родилась моя дочка Верочка, 28 апреля 1954 года. Я выбрался в Махач-Калу познакомиться с нею в конце года. Тогда Верочке было уже восемь месяцев. Глазастое миленькое существо это уже усердно ползало по дивану. Очень хотелось подружиться с нею, и я стал готовиться к лету, постепенно склоняя отца к тому, чтобы уехать куда-нибудь на пленер всем вместе: мы с отцом и Эра с Верочкой. (Юлия Николаевна поехать с нами не могла — у нее совсем сложно было с сыном Шурой и она теперь жила при нем. Разрешение на жизнь в Москве после смерти Сталина она получила очень скоро)» [454] .
454
Указ.
Шли 1955–1956 годы — XX съезд, эпоха «оттепели». Как воспринял Петр Васильевич страшный обвал хрущевских разоблачений? Как пережил вместе с Юлией Николаевной счастье возвращения ее из ссылки, тяжкую горечь сознания всей бессмысленности и несправедливости расстрела мужа и ее вычеркнутых из жизни лет? Бессмысленность гибели Ермолаевой, Мандельштама, Пунина? Даже самые трезвомыслящие люди, осознававшие, как осознавал Митурич, ужас сталинского террора, не представляли в полной мере, что всеаресты и казни, всепроцессы и гонения были от начала до конца сфабрикованы, не имели под собой ничего, кроме направлявшей их страшной жестокой воли.
Мы не знаем мыслей и чувств Митурича, но факт: последние два года его жизни стали годами активного творчества, подъема, новых обретений в рисунке и живописи.
Май: «Стали вспоминать и об отце. Приходили даже „обследовать“ наше жилище и обещали настоящую квартиру. Получил отец и заказ — Гончаров, ставший главным художником „Гослита“, заказал ему портрет Пастернака, кажется, для издания „Доктора Живаго“. Отец созванивался с Пастернаком, собирался ехать рисовать портрет в Переделкино. Но так и не собрался до разразившегося с Пастернаком скандала. Ни издания, ни портрета не состоялось» [455] .
455
Указ. соч.
Лето 1955 года. Май: «Не помню, кто присоветовал нам деревеньку Акулинино, недалеко от Москвы. Ехали на грузовике, с запасами продуктов, керосином и прочими необходимостями. В Акулинине оказались единственными дачниками. И вот, оглядевшись, я принялся за рисование, акварель. Отец выбирался на этюды со мною. С кистью в руках давал наглядные уроки обобщения формы, обобщения цветовых контрастов в черно-белом тушевом рисовании».
Возможно, именно тогда сделал Митурич поистине блестящий рисунок «Сухое дерево», 1955. Тушь. Тонкие слеги и прутья плетня, на котором сушатся какие-то тряпки, и посередине изогнувшееся жиденькое сухое деревце с торчащими во все стороны голыми ветками. Все штрихи и пятна можно пересчитать; все скупо до аскетизма — но каждый прут забора индивидуален и «портретно» неповторим, как и это мертвое увековеченное художником деревце.
Май: «Подружился там я с местным дедом Кретом. Дед Крет охотно мне позировал. А я приносил ему четвертинки водки. И мы распивали с ним из его единственного, невероятно грязного стакана. Дед был бобылем. Пустующий его сарай, бывший коровник, оказался замечательной мастерской: соломенная крыша провалилась и сквозь дыры сарай заливал ровный верхний свет.
Через сорок лет, отправляясь в Японию, я взял с собою одну из акулининских акварелей. И акварель эта не только была куплена, но меня просили скопировать ее еще для одного покупателя!
Жизнь в Акулинино была тихая, без событий, и я мало помню подробности тамошнего бытия. Разве что день, когда Эра за чем-то уехала, кажется в Москву, а наша Верочка закатила такой многочасовой рев, что мы с отцом не знали, что и делать. Изрядно она нас напугала, да и умучила.
После „семейной“ жизни летом в Акулинино Эра снова уехала с малышкой в Махач-Калу. Жить у нас, на девятом этаже, было слишком сложно.
Отправляясь в Акулинино, я с трудом „обрубал концы“, завершая начатое и отказываясь от новых соблазнительных заказов от Ивана Светикова. А по возвращении в Москву решил круто поменять работу. Отказавшись от обильной сельскохозяйственной „жатвы“, решил искать заказы на иллюстрации для детей. Но приходя в незнакомые издательства, кроме своего желания я мало что мог показать конкретно: кроме не очень-то „детского“ дипломного „Тиля Уленшпигеля“ и нескольких случайных картинок к „Коньку-Горбунку“ показать мне было нечего.