Запредельность
Шрифт:
Да, конечно!
У Доры перехватило дыхание от догадки. Вот что значили эти странные фотографии! На них должен кто-то быть. Если сюда добавить человека, то композиция приходит в норму. Дорожный знак тогда прячется за его спиной. Размытые ступеньки – портретная съемка без самого портрета. И лодка, скамейка, качели, забор – к ним так и просится какая-то фигура. Фигура, которой здесь нет.
– И что все это значит? – прошептала она.
Пару минут Дора обдумывала версии, отвергая одну за другой, потом снова позвонила Снежане.
– Снежок!
– О, – заспанным голосом ответила подруга. – Охота – это точно не твое. Единственное, что…
Она помедлила, напряженно сопя в трубку. Потом с нарочитой беззаботностью произнесла:
– Дашка, может, съедим что-нибудь жутко неполезное в кафе на Третьем переулке? Скажем, в полдень?
– Идет, – сказала Дора. Она глянула на часы: четверть второго ночи. – Извини, что разбудила.
– Да что там, звони в любое время.
Снимок с качелями Дора забрала к себе в спальню и поставила на туалетный столик. Почему-то именно эта фотография тревожила ее больше всего. На обороте были выведены строчки:
«…В единой горсти – бесконечность,
И небо – в чашечке цветка».
«Изречения невинности» Вильяма Блейка. Почерк ее – наверное, она любила это стихотворение. Но на фотографии не было ни единого цветка.
Дора опустила голову на подушку. Почему-то она не ощущала больше щемящей внутренней пустоты и оцепенения. Прежде чем заснуть, женщина почувствовала легкое покалывание в пальцах.
Все верно. Она ухватилась за нить.
* * *
Еще не было двенадцати, а они уже сидели за столиком в старой кафешке – их извечной тихой гавани, где стены, подобно дневнику, хранили множество мыслей и секретов. Снежана сосредоточенно рассматривала лунную шапку капучино, потом проковыряла ложкой несколько кратеров и, наконец, произнесла:
– Все-таки забавно, что ты об этом вспомнила.
– О привидениях? – уточнила Дора, стараясь, чтобы ее голос не прозвучал слишком серьезно.
– Нет, о привидениях разговора не было. Я имею в виду всякие мистические штуки. Не могу сказать, что ты занималась чем-то подобным, это вообще не в твоей натуре…
– Не в натуре. Вот оно как.
– Понимаешь, люди, склонные к мистике, обычно одержимы какой-то идеей. А ты никогда не была одержима. Ты просто жила – тихо, неторопливо, размеренно. Даже собираясь за город на съемки, ты обычно говорила: «Я еду созерцать». Созерцать! Слово из арсенала безмятежной кошки. Ну и какая тут мистика, какая охота?
– И все-таки, ты пригласила меня сюда.
– Верно, – согласилась Снежана. – Потому что мне вспомнился один наш диалог. Пару месяцев назад мы с тобой болтали за чаем обо всем понемногу. Я говорила о том, что в истории человечества теперь вряд ли будут какие-то
– И чем тебе так запомнились мои слова? – не поняла Дора. – Болтать можно о чем угодно. Уже и пошутить нельзя?
– Видишь ли, дорогая, – извиняющимся тоном сказала подруга, – я бы не отнесла тебя к людям, обладающим чувством юмора.
– Прекрати, ты же понимаешь, о чем я. Не пошутила – так выдумала. Ляпнула просто так, для красного словца.
– Видишь ли, – еще больше смутилась Снежана, – я бы сказала, что воображение тебе тоже не свойственно.
– О, Господи, – вздохнула Дора, сделав большой глоток кофе. – Ну и зануда я была, однако. Может, даже хорошо, что я стукнулась головой?
Какое-то время они молчали, вглядываясь в экран телевизора над барной стойкой. Плазма будто разрывалась от клубов огня и черных мелькающих теней. Бегущая строка венчалась надписью «Экстренный выпуск».
– Добро пожаловать в сегодняшний день, – с усмешкой объявила Снежана. – Ты-то, наверное, совсем не смотришь новости? Мир сходит с ума. Авиакатастрофы, крушение поезда, обвал моста… Списывают все на аномальную жару. Но все же всему виной человеческий фактор. Если кто-то верит в мистику, это его личное дело, да только в нашем мире нет ничего страшнее нас самих.
Дора почувствовала комок, поднимающийся к горлу – комок протеста и даже какого-то странного негодования, – но заставила себя успокоиться и сосредоточиться на креме в песочной корзинке.
* * *
Вернувшись домой, Дора открыла ящик с красками, достала кисти, холст и палитру, аккуратно разложила тюбики по цветам и оттенкам. «Я рисовала», – напомнила она себе. Очень часто бессознательное проявляется в рисунках. Сейчас она просто сделает пару мазков – не спеша, ни о чем особенном не думая. Женщина включила тихую музыку и приглушила свет. Спи, голова. Просыпайтесь, руки. Напевая себе под нос, Дора начала смешивать краски.
Она старалась отгонять от себя мысли, но те настойчиво стучались в голову, словно раздраженные соседи в стену. «Кто ты?» – «Я одинокая особа средних лет». – «Нет, кто ты?» – «Я фотограф». – «Нет, кто ты?» – «Я художник». – «Нет, кто ты?» – «Да, все верно, прежде всего я…»
Дора очнулась.
Прежде всего я…
Вот она, та самая ниточка, которая ведет ее в проклятом лабиринте беспамятства. Все норовит выскользнуть из пальцев, поэтому нужно держать ее крепко. Где хвостик этой мысли, где то самое слово? Прежде всего я…