Запрещённые люди
Шрифт:
Однако сегодня ожидалась передачка. В груди было мягко, желудок замер в предвкушении. Ухо бывалого арестанта всегда распознает звук упавшего за дверью мешка. Бывало, в камере сидели два опытных, и они оба ожидали передач. Когда шелест за металлом дверей возвещал о грузе, начинались гадания – чей мешок.
И вдруг открывается кормушка, и в неё неожиданно кричат: «На эм!» Фамилию здесь никогда не называли, не «палили» сидельцев. «Да-да, вы! Собирайте вещи, на выход!»
Этап? А мешок?!
Переезд – это пожар. Вещей за несколько лет тюрьмы – две тележки. Только личных книг на полторы. Дарю пухлому соседу всё, что могу ему всунуть, но уже через пять минут я стою в тюремном складе перед горой вещей. Тут есть даже маленький холодильник. Я без разбора рассовываю шмотьё по сумкам и пакетам, холодильник «забываю» на входе, и немного позже набитый автозак мчит меня в неизвестность.
СИЗО «Медведково». Самый большой изолятор в России. Я же – лефортовский, из тюрьмы режимной. Что такое «чёрный ход» – я без понятия, а «Медведя» именно такие. Впрочем, мне было скорее любопытно, чем страшно.
Засунули в так называемую «сборку» – большое помещение с ржавым умывальником и разбитым, жутко вонючим туалетом. Тут арестант ждёт автозак или, наоборот, конвой для возврата в камеру после поездки в суд. Через «сборку» проходят и этапники, как только уезжающие по лагерям, так и этапируемые оттуда на какую-нибудь «раскрутку». В лефортовской «сборке» арестанты всегда сидели по одному – изоляция абсолютная. Здесь же меня впихнули в комнату с двумя десятками человек.
Внимание на меня не обратили. В этом СИЗО огромный круговорот людей, местная «сборка» как сервер. Здесь меняются вещами, передают «запреты», делятся новостями и иногда бьют обнаруживших себя «козлов». Лишь только ближайшие зэки у стены, куда я подтащил свои сумки, проявили ко мне интерес. Познакомились, обменялись статьями, поудивлялись над моим «экстремизмом». Узнали возраст, тут я и ляпнул про днюху. И понеслось!
«О-о-о, братуха, с праздником! Так давай чифирнём! Братва, у нас тут именинник!»
Меня начали хлопать по плечам, и я вспомнил об огромных запасах конфет. Один из братьев Картоевых, что всей семьёй обвинялись в терроризме, подарил мне когда-то целый куль леденцов. У ингушских братьев этих конфет всегда было столько, что всё Лефортово их таскало туда-сюда по камерам, так как никто их и не ел. Сейчас же всё разлетелось в миг.
Я ещё не успел раздать вторую пачку, теперь уже шоколадных конфет, как опытные зэки стали «поднимать чифирь». На плечи скалообразного бандита залез ловкий парнишка, с виду малолетка. Он выкрутил в одном из светильников лампочку и приспособил к патрону кипятильник с обрезанной вилкой. Снизу ему протянули большую кружку с водой и дешёвым чаем.
Я вдохновенно наблюдал за ритуалом.
Через пять минут в кружке забулькало, и лысый бандит флегматично пробасил: «Эй, мне на голову льётся кипяток».
«Ой, б…!» – воскликнули наверху и выдернули провод. Едва кружку передали вниз, как дверь распахнулась, и инспектор выкрикнул с десяток фамилий. Среди названных был и огромный арестант. «Ну ладно, поздравляю!» – пожал он мне руку и исчез за дверью.
Бра тина с едкой заваркой пошла по кругу. Мне стали желать здоровья и фарта.
Лицо растянулось в улыбке. Я в параллельном мире!
С днём рождения!
Жёлтые шары
За тонкой жестяной перегородкой громко икал педофил. Фургон подпрыгнул на ухабе, и зэки сквозь прочифирённые зубы закостерили дороги, водителя и свою жизнь.
Я ехал в суд на «последнее слово». За спиной мелькнули лефортовские годы, но ни о речи в суде, ни о грядущем сроке я не задумывался. Смена обстановки дарила новые впечатления, столь важные для замурованных в склепе.
Мне нравятся автозаки, эти калейдоскопы судеб с терпким запахом дешёвого табака и потного горя. За пару часов тряски успеваешь познакомиться, пообщаться, пожелать удачи и навсегда расстаться. Людей я разглядываю в упор. Знакомлюсь с теми, кто взглядом бросает мне вызов или улыбается. Иногда возникают конфликты, и улыбаюсь уже я.
У выхода, ближе к чистому воздуху полулежат «блатные». Много-телесный грузин развалился на лавке, из-под мясистых век разглядывает свободу. Его синерукая свита смеётся рядом и что-то ему нашёптывает. От них и до конца фургона, плечом к плечу на двух лавках сидим все мы – мужики, бедолаги, спецконтингент.
Проход узкий, и колени упираются в сидящего напротив попутчика. Он рассматривает меня уставшими серыми глазами, кивает в такт качки, будто мы уже начали общаться. Я играю в старинную забаву «Угадай кто?». Крупная челюсть с глубокой рытвиной, рассекающей подбородок, – убедить его нелегко. Вздёрнутые морщинки у глаз – ценит юмор. Жёлтая щётка густых усов – много курит, но сейчас терпит или бросил. Покатые плечи обтянуты свитером, кисть руки – как мои две.
«Военный!» – подумал я и не ошибся.
Автозак снова тряхнуло, и я ударился о соседа, возможно, чуть сильнее, чем следовало бы для знакомства.
– Извините, не специально! – чётко выговорил я.
Спустя мгновение мы уже знакомились.
– Семён Григорьевич!
– Я Антон! А вы где работали, если не секрет?
– Не секрет, – улыбнулся он, – в спецслужбе.
Я оглянулся в сторону «блатных». Они были заняты собой и вниманием нас не удостоили, но соседи замерли. Бывших сотрудников обычно возят отдельно, но безопасность педофилов стране важнее, и из-за нехватки мест мой новый знакомый ехал среди всех. Впрочем, за себя он не волновался.
Слово за слово – часы застыли, воображение унесло меня в чужой мир.
Детство Семёна Григорьевича прошло в грёзах об овчарках и пограничниках. Призыв в армию и отец – вечный прапорщик – помогли осуществиться заветной детской мечте. Служить новобранца отправили на границу Советского Союза. Связав жизнь с армией, Семён Григорьевич исколесил необъятную страну по всему её периметру. Таджикистан – героиновые стычки. Дальний Восток – контрабанда крабов. Прибалтика – незаконный вывоз янтаря. Непробиваемой стеной был Семён Григорьевич на пути преступности, и годами служил Родине, как та овчарка из его детских фантазий. Развал страны застал его за полярным кругом, где он приобщился к медицинскому спирту под рыбную строганину. За месяц до пенсии пограничные войска переподчинили спецслужбам. Уйти на заслуженный отдых Контора не мешала. Более того, оказав положенные за выслугу лет почести, предложила пенсионеру непыльную должность. И не где-нибудь, а в Москве. Утомившись от вечных скитаний, Семён Григорьевич с облегчением уселся в кресло вахтёра в здании недалеко от СИЗО «Лефортово».