Запрещённый приём
Шрифт:
— Я не утверждаю, что ты не способна внушать страх, Петра, но ты не понимаешь, кто он есть, в противном случае ты бы не предлагала себя так спокойно в качестве наживки.
— Я прекрасно осознаю, что он из себя представляет, и тот факт, что мы позволяем ему жить, хотя он — настолько серьезная угроза для тебя, непростителен.
— Я сама буду решать, что простительно, а что — нет. — Возразила я.
— Это твое право королевы, но любого, кто угрожал нашей прежней королеве подобным образом, не потерпели бы.
— Ну, теперь-то королева у вас я, и я не одобряю такого отношения к Олафу. Господи, он — мой коллега-маршал. Нельзя просто взять и убить его.
— Ему не будет причинен вред до тех самых пор, пока он не попытается похитить меня или изнасиловать.
— Но если вы вынудите его это сделать, используя приманку, это будет подстава.
— Я не причиню ему зла, пока он не причинит
— Конечно, оно у тебя есть.
— Если он сдержит себя и проигнорирует приманку, его не поймают и не убьют. — Пьеретта все еще была чертовски спокойной.
Мне хотелось схватить ее за плечи и трясти до тех пор, пока она не покажет на своем лице тот страх, который позволила увидеть Олафу. Это была игра? Она притворяется лучше Эдуарда? Если да, то я не могу верить ни единому ее слову или действию. Блядь, она вообще понимает, что это заставило меня в ней усомниться?
— Она понимает. — Заметил Никки.
— Ты прочел мои мысли. — Сказала я.
Он кивнул.
— Эйнжел и Пьеретта обе понимают, насколько опасен Олаф, и что весь этот план может разрушить их отношения с тобой.
— Мы все решили, что это того стоит. — Произнес Итан.
Я посмотрела в его мягкие серые глаза.
— Это неправильно.
— Почему, моя королева? — Спросила Пьеретта.
— Да, почему? — Поинтересовалась Эйнжел.
Я задумалась над тем, как выразить свои мысли, и, наконец, ответила:
— Это кажется мне… бесчестным. Если я должна буду убить Олафа, то я хочу, чтобы он знал, что я за ним иду, и почему я это делаю.
— Если он похитит одну из твоих девушек, он будет знать, почему мы его убиваем. — Заметил Никки. В этом, конечно, был смысл, но это все еще казалось мне неправильным.
— У меня нет времени спорить на эту тему. Сейчас мы все пойдем в офис шерифа, и вы мне докажете, что хоть какую-то пользу способны принести в рамках этого дела, иначе, клянусь богом, я отправлю вас домой.
— Как пожелаешь, моя королева. — Сказала Пьеретта.
Она даже немного поклонилась, чуть-чуть склонив голову. Только так я разрешала ей кланяться мне на публике. В приватной обстановке она опускала лицо к полу так, будто падала ниц перед какой-то святыней. Это чертовски напрягает, когда люди падают перед тобой на колени. Я никогда не знала, как на такое реагировать. Велеть прекратить и встать на ноги, или просто поднять их силой? Проигнорировать? Помочь встать? Не знаю и знать не хочу. Мне просто надо, чтобы они избавились от этой идиотской привычки.
— Не кланяйся мне там, где тебя могут спалить копы.
— Как пожелаешь, моя королева.
— И хватит звать меня по титулу. Единственный мой титул здесь и сейчас — это «маршал».
— Конечно… маршал.
— Мы с тобой делим постель. Думаю, ты можешь звать меня Анитой.
— Благодарю тебя, моя королева.
Я начала поправлять ее, но забила и просто направилась к офису шерифа. Надо закрыть дело и спасти жизнь. Ни Олафу, ни моим телохранителям, ни любовникам, ни друзьям с привилегиями я не позволю мешать мне в этом. Если они продолжат ставить палки мне в колеса, я просто отправлю их домой — даже двух барышень, готовых подставить себя под нож Олафу. Я прекрасно с ним справлялась напару с Эдуардом. Я смогу разобраться с ним еще раз, если потребуется. Какая-то очень маленькая часть меня была не слишком в этом уверена, но большая часть знала: когда-нибудь мне придется убить Олафа, либо он убьет меня. Так почему меня так парило, что мы собирались подставить его, используя его же собственные предпочтения? Я понятия не имела, и не хотела в этом разбираться. Потом. Подумаю об этом потом. Сперва дело, а моральные дилеммы потом. Впрочем, погодите… это дело и было моральной дилеммой. Мать его.
50
Мы все были в офисе Дюка и наслаждались его чудесным кофе, но он никому из моих ребят не позволил подойти к клеткам. Они были совсем рядом — за дверью, но с таким же успехом могли быть сейчас на другой стороне Луны. У нас остались считанные часы до того, как придется казнить Бобби, а мы тут занимались какими-то дипломатическими игрищами. Я была уверена, что у нас с Ледуком уже произошел один из тех моментов единения между парнями, когда отношения налаживаются. К тому же, он простил мне публичное проявление чувств. Но он все еще игнорировал тот факт, что мы привезли в этот город членов Коалиции за Лучшее Понимание Между Людьми и Териантропами. Формально их пригласил Ньюман, так что он мог показать им клетки, но ему ведь здесь жить после того, как мы закроем дело, а он явно искал одобрения Ледука — как отщепенец, который хочет, чтобы папочка любил его больше. Впрочем, может, я просто исчерпала запасы своего терпения, и потому стала ворчливой. Поскольку все, что я говорила, только бесило Ледука, я нашла себе место у стены рядом с дверью, чтобы наблюдать за периметром и всеми, кто был в комнате. Эдуард все еще играл в дипломата, изображая Теда, и пытался помочь Ньюману, Итану и Эйнжел убедить шерифа отнестись к нам снисходительнее. Остальные были не слишком хороши в дипломатии, так что мы просто не мешали работать тем, кто в нее умел.
Олаф занял кресло за маленьким столом, потому что Ледук расхаживал перед своим, активно жестикулируя в перерывах между нашими предложениями. Шериф вел себя как хозяин и разгневанный коп одновременно. Итан держался предельно вежливо, Эйнжел тоже вела себя прилично, но она к тому же была красивой женщиной и знала, как себя подать. Им обоим удалось вытащить из Ледука ту его часть, которая хотела играть в домохозяйку Сюзи (образ типичной домовитой хозяйки — прим. переводчика).
Миллиган и Кастер нашли себе место у стены рядом с Олафом. Он упорно игнорировал их присутствие, пока они ненавязчиво следили за каждым его движением. Это был альфасамцовый вариант поведения женщины, которая явилась на вечеринку при полном параде, и хочет блистать ярче всех, но делает вид, что в этом нет ничего такого. Светлые волосы Миллигана были подстрижены так коротко, что он был почти таким же лысым, как и Олаф. Каштановые волосы Кастера, наконец, доросли до той длины, которую можно было собрать в короткий хвост. Трое других бывших «котиков», которые пережили нападение террориста-ликантропа по какому-то засекреченному делу, постоянно гнобили его за то, что он отращивал волосы. Милли был выше шести футов (больше 182 см. — прим. переводчика). Кастер был чуть пониже, но шире в бедрах и плечах. Почему Кастера прозвали Пудом? Это было сокращение от «Пудинга» — игра слов, потому что «Кастер» звучит как «заварной крем» (custard — прим. переводчика). Говорят, клички, которые появились во время армейской службы, приклеиваются намертво и остаются с тобой на всю жизнь. Милли был сложен довольно изящно. Все ребята в их отряде были сложены одинаково, с поправкой на этнические особенности. Эти двое обычно вибрировали ощущением я-самый-большой-пес-в-этой-комнате, как и большинство парней из спецподразделений, но сейчас это было не так. Если бы Олаф захотел встать, он бы возвысился над всеми и каждым в этой комнате. Тот факт, что он этого не делал, был для них оскорбителен. Ему нечего было доказывать мальчикам, ведь он и так знал, что он круче и лучше любого из них. Впрочем, всем «котикам» пришлось поработать над своим эго, когда они присоединились к нашей охране, потому что у нас в конуре всегда хватало больших песиков.
Никки стоял рядом со мной, совсем как это делал Брэм рядом с Микой дома. Никки не так часто ездил куда-то, как это делал Брэм для Мики, потому что Никки был закреплен за мной — обычно он выступал в качестве моего главного телохранителя. Тот факт, что он был одним из моих любовников и у нас с ним была метафизическая связь, не имел отношения к его работе. Они с Кастером были почти одного роста — под шесть футов, но мускулатура у Никки была мощнее, так что он всегда казался больше, чем был. Он снял темные очки и повесил их за дужку в вырез своей рубашки. С этой новой стрижкой ему было трудно скрывать отсутствие правого глаза, на месте которого остались лишь шрамы. Когда мы впервые встретились, он отращивал пряди волос у лица в форме треугольника, так что походил на персонажа аниме. Мускулов в нем тогда было фунтов на двадцать (9 кг. — прим. переводчика) меньше, так что он казался этаким клубным пареньком, но набрав массу он стал слишком угрожающим для такого амплуа, так что волосы он отрезал. Теперь Никки смотрел на мир с открытым лицом. Я была с ним еще с тех времен, когда люди пялились на него или просто отводили глаза, как будто их смущало, что их косой взгляд заметили. Тот факт, что Никки предстал перед миром, не скрывая свои шрамы, заставил меня полюбить его еще больше. Потому что я люблю храбрых.
Олаф не только игнорировал двух ребят, которые маячили возле него — он также делал вид, что не воспринимает Никки, как достойного соперника, хотя он знал, что это так. Не то что бы они обсуждали эту тему между собой в моем присутствии, но они уважали друг друга, как это делают воины.
Пьеретта нашла себе угол в комнате подальше ото всех нас. С того места, где я стояла, мне даже не было ее видно — как, впрочем, и Олафу, что, вероятно и было ее целью. Она снова притворялась жертвой для него. Мне это все еще не нравилось, но и категорически запрещать это я не стала. Будет разбираться с нашими катастрофами по очереди. Во-первых, я должна провести своих людей к Бобби.