Запретная королева
Шрифт:
Но внезапно, без какого-либо предупреждения, наша мать, королева Изабелла, снизошла до нас. Воссоединение это нельзя было назвать счастливым.
– Пресвятая Богородица!
Такова была первая реакция моей венценосной матушки, когда она на нас взглянула. Затем Изабелла на некоторое время умолкла, после чего, стараясь держаться от нас подальше, чтобы не испачкаться и не подхватить вшей, она принялась отдавать приказы властным тоном, не терпящим неповиновения. Нас сгребли, как будто каких-то вредных насекомых, замотали в плащи, такие же грязные, как и мы сами, и сунули в какую-то таратайку на колесах. Королева, ясное дело, путешествовала
– Это мои младшие дочери. Поручаю их вам. Они остро нуждаются в дисциплине, – заявила королева, когда мы прибыли на место.
На дворе было уже темно, и монахини готовились к вечернему богослужению – не самая подходящая обстановка для маленьких детей. Я так испугалась, что у меня отнялся язык. Человеческие фигуры в белых туниках и наплечниках напоминали привидений, а доминиканские черные плащи и головные уборы выглядели угрожающе. Моя сестра, чопорная и набожная Мария, возможно, уже приняла обет и была одной из этих призрачных созданий, но я совсем не знала ее, ведь она была гораздо старше меня.
– Это Мишель, – между тем продолжала королева. – Уже решено, что она выйдет замуж за Филиппа Бургундского. Сделайте с ней, что сможете.
Я судорожно схватила сестру за руку; при мысли о том, что я останусь одна в этом холодном угнетающем месте среди монашек в их сорочьих одеяниях, мой страх многократно усилился. Разве я смогу здесь выжить, если Мишель уедет к своему мужу? Наша двоюродная бабушка Мария Бурбон, настоятельница монастыря в Пуасси, взирала на нас с холодным высокомерием, напоминая хищника в зверинце моего отца.
– Они очень грязные. – В неодобрительном взгляде ее блеклых глаз, которым она нас окидывала, читались презрение и брезгливость. – А что насчет этой?
– Это Екатерина. Ей лет пять… или около того. – Изабелла даже не знала моего возраста. – Все, чего я от нее хочу, – это чтобы она была опрятной и с хорошими манерами. И чтобы годилась на роль невесты. Со временем для нее найдется какой-нибудь высокородный принц, который ради брачного союза с родом Валуа обратит на нее свой благосклонный взор.
Настоятельница посмотрела на меня так, как будто считала эту задачу непосильной для себя.
– Что ж, сделаем и для нее все возможное, – наконец заключила моя двоюродная бабушка. – Она умеет читать? Писать?
– Понятия не имею.
– Ее должны были этому научить…
– Неужели это так уж обязательно? Для ее будущей роли такие умения вообще ни к чему, и к тому же я весьма сомневаюсь в ее умственных способностях; вряд ли ее можно было чему-либо научить. Посмотрите на нее. – Презрительные слова королевы были жестокими, и я захныкала от страха, грязным рукавом размазывая по лицу слезы. – Она выйдет замуж благодаря королевской крови, а не потому, что умеет орудовать пером.
– Так вы хотите, чтобы она осталась безграмотной?
– Я не желаю, чтобы из нее вышла педантка. Достаточно будет, если она сумеет привлечь внимание благородного принца и согреть его постель; тогда на нее обязательно кто-нибудь польстится.
Они беседовали,
– Учись быть послушной и смиренной, Екатерина, чтобы оправдать свою знатную фамилию. Если же станешь бесчинствовать, тебя высекут розгами.
Я потупилась.
– Если будешь угрюмой, никто не возьмет тебя в жены, несмотря на то что ты Валуа. Ни одному мужчине не нужна мрачная супруга. А если у тебя не будет мужа, ты останешься здесь и пострижешься в монахини, как твоя сестра Мария.
Это были последние слова моей матери. Она уехала, так и не прикоснувшись ко мне. Я не была угрюмой, но… как бы это объяснить? Просто меня пугала жизнь, которой я не знала и не понимала.
Нас с Мишель поселили в одной келье. Жаловаться мне было не на что: в конце концов, нас с сестрой не разделили, мы были вместе, да и обстановка в нашем жилище была неплохая, хоть и скудная. Мы ведь все-таки были принцессами. Мне велели ложиться в постель, не болтать и поскорее засыпать, чтобы завтра встать еще до рассвета к заутрене по сигналу колокола. С этого и должна была начаться моя жизнь в монастыре Пуасси.
Так я и сделала. В ту пору никаких особых материальных потребностей у меня не было. Я была вымыта, накормлена, мне давали совсем немного наставлений, я посещала все службы и училась респонсорному пению [4] . Я научилась послушанию и смирению, но не обрела уверенности в себе, в отличие от своей благословенной сестры Мишель. В общем, для меня это была отупляющая жизнь, монотонность которой разбавлялась переживаниями о некоем неизвестном принце, который явится однажды и заберет меня отсюда, если я буду достаточно красивой и скромной. Такое существование меня угнетало.
4
Хоровое пение, в котором попеременно звучат голоса хористов и солиста, исполняющих псалмы и религиозные гимны. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)
«Они нуждаются в дисциплине», – сказала королева на прощанье.
К ней-то нас и приучали. Без любви. Без привязанности. Правила настоятельницы, нашей двоюродной бабушки Марии, были строгими и нерушимыми, и моя жизнь в Пуасси напоминала заточение в каменной гробнице.
– Какие грехи ты совершила на этой неделе, Екатерина? – спросила настоятельница, как делала это каждую неделю.
– Я нарушила обет молчания, матушка.
– Единожды?
– Нет, каждый вечер, – призналась я, неотрывно глядя на подол ее красивого тонкого одеяния.
– Зачем же ты это делала?
– Чтобы поговорить с Мишель, матушка.
В сестре я находила источник сил и успокоения. Она была моим утешением. С наступлением темноты, когда по полу бегали крысы и ночные тени подкрадывались вплотную к моей кровати, Мишель была мне просто необходима. Мне обязательно нужно было слышать голос сестры и крепко держать ее за руку. Я уже говорила, что в детстве у меня не было уверенности в себе; не было также и отваги.
Настоятельница выслушала мое признание с ужасающим равнодушием; лишь ее белый головной убор слегка дрогнул.