Запретная любовь. Колечко с бирюзой
Шрифт:
Нас снова разделил привычный барьер взаимного предубеждения и неприязни. Мы начали препираться по поводу имени. В это время вошел Чарльз. Повернувшись к нему, я сказала:
— Чарльз, скажи, пожалуйста, Уинифрид, что мы решили назвать ребенка Эриком в честь моего отца.
Не успел он произнести и слова, как в разговор вмешалась Уинифрид:
— А я считаю, Чарльз, что его надо назвать Джеймсом, в память о твоем отце. Ты сам говорил мне об этом.
На сей раз в неудобном положении очутился Чарльз. Я заметила обозначившуюся на его лбу морщинку. Мягкие голубые глаза посмотрели в мою сторону, но он тут же отвел взгляд:
— Ох, ну и парочка же вы! Никогда ни о чем не можете договориться.
— Позволь,
Он потянул себя за мочку уха и пробормотал в ответ что-то невнятное:
— Да, наверное, говорил, но если Крис предпочитает имя Эрик в честь своего отца…
Уинифрид резко оборвала его:
— Если Крис предпочитает… Ты на все готов, лишь бы угодить Крис. Мне кажется, ей следовало бы стремиться угодить тебе. — С этими словами Уинифрид нахлобучила на голову фетровую шляпу и удалилась.
Меня затошнило. Во время беременности приступы тошноты бывали у меня очень часто.
— Иду в ванную, — сдавленным голосом произнесла я.
Чарльз последовал за мной. Невзирая на неоднократные просьбы уйти и оставить меня в покое, он не уходил, держал меня за руку и смачивал мне виски одеколоном, пока приступ не проходил. Он был очень добр и заботлив. Заверил, что нашего сына назовут любым именем, какое я выберу. Если же родится девочка, ее в любом случае надо назвать Кристиной. Я уже совсем готова была удариться в слезы, но, услышав его слова, невольно рассмеялась:
— Нет уж, пожалуйста, зачем нам в семье две Кристины? Мне всегда нравилось имя Диллиан.
На этот раз засмеялся он:
— Даффодил — Дилл — Дилли-ан! Иными словами, желтый нарцисс. Красиво звучит, но уж больно книжно.
Он обнял меня, и мы спустились по лестнице. Между нами опять все было в полном порядке. Уинифрид ушла. Мы расположились, готовясь провести вечер в семейной атмосфере, хотя после ужина с Чарльзом невозможно поддерживать дружескую беседу. Он всегда приносил домой полный портфель документов, требовавших неотложного внимания. Нет чтобы оставить деловые проблемы в офисе… Наверное, он считал, что для меня самое лучшее место — постель, так как заметил, что мне-де надо рано вставать. Я ушла нехотя. В те дни я вообще не любила лежать — у меня было сильнейшее несварение желудка, и в сидячем положении я себя чувствовала лучше. Мой бедный живот стал просто необъятным, и ребенок толкался в чреве, что есть силы.
Так шли месяц за месяцем. Роды прошли легко, и Чарльз был в полном восторге.
Родился мальчик, его окрестили и назвали Джеймсом. Уинифрид с торжествующим видом держала ребенка у купели. Она настояла на том, что будет крестной, а также нареченной бабушкой. Я пригласила на крестины и представителей своей семьи. Одним из крестных стал мой брат, а другим — старший партнер Чарльза по фирме Норман Холландер. Церемония прошла очень удачно.
Во время приема, который мы устроили после крестин, Джерими шутливо заметил, что Уинифрид более чем когда-либо походит на розовое мороженое «Кокосовый орех». Впрочем, она пребывала в прекрасном настроении и то и дело разражалась громким смехом. Она явно была просто очарована ребенком. Мне самой сын казался очень непривлекательным — безволосый, морщинистый. Мое небрежное отношение к младенцу вызвало резкую критику со стороны нашей дражайшей Уинифрид.
— По-моему, то, что Уинифрид так полюбила малютку, просто замечательно, — заметил Чарльз. Тогда он был довольным и гордым отцом.
Я сухо сказала в ответ:
— Это только потому, милый, что по ее мнению, ребенок весь в тебя. Если бы это была девочка, похожая на меня, она такого интереса не проявила бы.
— Не будь такой злоязычной, детка, — ответил муж.
Нельзя сказать, что тон его при этом был недобрым, но в глазах мелькнуло предостерегающее выражение. Чарльз неизменно огорчался всякий раз, когда я скверно отзывалась об Уинифрид. Однако как ни старалась, мне не всегда удавалось скрыть свою неприязнь. С этим я ничего не могла поделать, Чарльз был очень односторонен. Ему, как видно, никогда даже в голову не приходило, что в наших разногласиях могла быть виновата она. Он не замечал ее вечной язвительности и манеры самоутверждаться и довольно бесцеремонно вторгаться в нашу жизнь, вызывая крупные недоразумения. Воскресные ужины в Саут-Норвуде совершенно выводили меня из себя. Так как мы не могли найти для ребенка няньку, приходилось укладывать его в плетеную кроватку и брать с собой. В первые минуты Чарльз вел себя весьма дружелюбно, но, после того, как мы покидали дом мачехи, настроение его резко менялось.
По дороге домой он осыпал меня упреками:
— Ты никогда даже не пытаешься понять милую старушку Уин. Я без конца твержу: просто у нее такая манера — резко выражаться. А сердце — золотое.
— Золото свое она искусно прячет. Что же касается манеры рубить с плеча правду, мне кажется, Уин несколько перебирает, — негодующе возразила я.
Нередко случалось, что после вечера, проведенного у мачехи, Чарльз отвергал все мои попытки вновь сблизиться с ним. Сейчас, размышляя об этом, я вижу: всю вину за раздоры между мной и Уинифрид он возлагал на меня. И, как видно, именно из-за этого я ему опостылела. Чем нетерпеливее он вел себя со мной, тем сильнее я ненавидела Уинифрид. Получался прямо-таки порочный круг, и в конце концов наступил день, когда я уже не могла больше закрывать глаза на то, что брак мой оказался неудачным и мы с Чарльзом несчастливы. Особенно страдала я, поскольку для Чарльза деловые проблемы всегда значили больше, чем любовь.
Я пошла со своими горестями к Фрэн. Она всегда была женщиной практичной и имела наготове добрый совет. Хоть она и любила, а подчас, думаю, и жалела меня, но оказывала поддержку лишь в тех случаях, когда действительно считала Уинифрид виноватой. Фрэн — человек очень искренний, и ей удавалось быть беспристрастной.
— А не проявляешь ли ты некоторую нетерпимость к этой несчастной тетке? — спросила она меня как-то. — Не становится ли это чем-то вроде навязчивой идеи? Она всецело одержима своей завистью и ревностью к тебе, но тут дело не в ней одной, милочка. Что же касается Чарльза, я знаю: тебе с ним тоскливо. Для меня было бы сущим адом жить с таким человеком. Но ведь, радость моя, ты сама его выбрала. А я тебя предостерегала еще тогда, когда ты в первый раз пришла сообщить о своей помолвке. Ты считала его очень даже подходящим женихом для себя. Может, мне поговорить с ним? Хочешь, я намекну ему кое на что?
Я поспешила ответить:
— Нет, не надо!
Подобное вмешательство имело бы роковые последствия. Моей дорогой Фрэн, я, конечно, ничего сказать не могла, но Чарльзу не слишком нравились ни она сама, ни ее симпатичный муж. На его взгляд, это были слишком артистичные натуры и вели они себя чересчур раскованно. Я также думаю: он немножко побаивался проницательности Фрэн, ее искушенности и утонченности, быть может внутренне сознавая, что он ей не ровня. С течением времени он начал пытаться обвинять беднягу Фрэн во влиянии на мои взгляды на жизнь.
— Когда мы впервые встретились, ты была мягкой, нежной, несколько даже незрелой для своего возраста. Но всякий раз после того, как ты увидишься с Фрэн, в тебе появляется жесткость и какой-то командирский тон — точь-в-точь как у нее. Не завидую я Стивену.
Я с возмущением начинала защищать Фрэн, но Чарльз и слушать ничего не хотел:
— Она на тебя плохо влияет. И, по-моему, ко мне она относится не лучше, чем я к ней.
Пожав плечами, я выходила из комнаты. Спорить все равно было бесполезно.