Запретная любовь. Колечко с бирюзой
Шрифт:
— Ты позволяешь себе совершенно излишние колкости, Крис, — надувшись, произнес он.
— Ладно, — сказала я, — в таком случае, к черту наш второй медовый месяц.
Он уставился на меня, раскрыв рот от удивления:
— Крис!
— Давай больше не будем об этом! Поехали дальше! — воскликнула я.
— Ты ведешь себя так, словно тебе совершенно ничего не стоит бросить грудного ребенка! — воскликнул Чарльз.
Мое терпение лопнуло. Раньше со мной такого не бывало. Вероятно, раздражительность стала мне свойственна после того, как я вышла замуж. Не знаю, может, я и в самом деле была не слишком хорошей матерью. Должна признаться, что никогда не испытывала перед младенцами такого восторга, как некоторые женщины. Я обожала Джеймса, но мне было непонятно, почему появление ребенка должно сделать женщину исключительно домашней хозяйкой, которая обязана полностью прекратить какие бы то ни было романтические отношения с мужем. Я дала волю своим чувствам, заговорив резким голосом:
— Ты попросту не понимаешь, Чарльз. Мне сдается, ты вообще никогда ничего не понимаешь. Я сыта всем этим по горло. Единственный человек, с которым ты находишь общий язык, — твоя ненаглядная мачеха. Уин натравливает тебя на меня во время каждой встречи. Она просто язвительная стерва. Я ее ненавижу. Я очень сильно люблю Джеймса, но любовь к тебе всегда была сильнее. Во всяком случае, она иная. Я всегда хотела, чтобы ты оставался для меня на первом месте. Ты мне нужен как любовник, а не только как человек, который оплачивает счета и управляет домом. Именно этого ты никак не можешь понять.
Теперь вид у него стал смущенным. Он покраснел. Наверное, он был огорчен, так как половина из того, что я наговорила, была тягостной правдой, но предпочел уклониться от неприятной темы и обнял меня.
— Это так мило с твоей стороны — сказать, что ты меня любишь… — начал он.
— Ах, да поезжай, пожалуйста, и оставь меня в покое! — яростно оборвала я его. Слезы слепили; роскошную зелень вокруг я видела словно через какую-то завесу. Мы подъехали к самой границе графства Дорсентшир. День был прекрасный, солнечный, но я чувствовала себя кошмарно. И, к своему ужасу, поняла, что мне совершенно безразлично, состоится наш второй медовый месяц с Чарльзом или нет.
Он повел машину дальше. Перед тем как подъехать к Вайн-хаусу, я напудрила нос, причесалась и взяла на руки Джеймса, который уже начал хныкать.
— Ладно, — со вздохом сказала я. — Теперь, дитя мое, я перенесу все свои чувства на тебя одного. Отца твоего я больше любить не стану, во всяком случае так, как любила прежде. Слишком много боли это причиняет.
Думаю, для Чарльза и меня этот эпизод знаменовал собой начало конца, хотя нам предстояло еще пройти долгий путь и прожить вместе много лет, прежде чем мы расстались.
Вскоре после приезда мы поцеловались и помирились. Мой отец, который был страшно рад меня видеть, наверное, подумал, что мы с Чарльзом идеальная пара. Он сказал, что ему очень радостно видеть свою дочурку столь счастливой в браке. Я просияла. Мы все только и делали, что сияли. Джеймс вел себя как сущий ангел. Миссис Лэйк, как я и предсказывала, полностью освободила меня от всяких забот о нем, и большую часть уик-энда я провела бездельничая в обществе папы и Чарльза.
На этот раз мой супруг был ко мне внимательнее, чем обычно. Более того, когда ночью мы остались наедине в спальне, он, впервые после появления на свет Джеймса, по-настоящему овладел мною. Наверное, он вообразил, что теперь все в порядке и ему больше не о чем беспокоиться. Именно тут он допустил самую серьезную из всех своих ошибок. У него было множество оснований для беспокойства. Приятно, конечно, когда тебя нежно ласкают, но я просто уже не была в него влюблена.
5
Мне хочется оглянуться на последующие годы нашей совместной жизни и без предубеждения рассказать о них. Чарльз был виноват не во всем. Я слишком многого от него ожидала, а он слишком мало давал.
Через неделю после нашего визита в Вайн-хаус мой отец умер. Тромбоз коронарных сосудов. Я радовалась при мысли, что он успел повидать Джеймса, но долго не могла оправиться от потери человека, которого так горячо любила. Для моего брата смерть отца тоже была тяжелым ударом. Он прилетел на похороны из Гонконга и некоторое время провел у нас. В такие минуты Чарльз умел оказывать людям моральную поддержку. Он помог Джерими в тягостных хлопотах, связанных с продажей Вайн-хауса. Все вещи, которые мы захотели сохранить, были поделены между братом и мной. Джерими оставил свое имущество где-то на хранение, так как все еще был холост и еще не имел своего дома. Королевские военно-воздушные силы были для него всем — он жил с ними и ради них. Мой брат был чудесным парнем, гораздо менее склонным копаться в себе, а потому и гораздо счастливее меня. Всегда веселый, он был совершенно чужд сентиментальности, свойственной его сестрице. В авиации Джерими завоевал признание, его продвигали по службе, и я имела все основания им гордиться. Снова покинув Англию, он не перестал меня любить и писал длинные письма. Умел быть очень остроумным на бумаге и неизменно доверял мне свои тайны. Когда речь заходила о его любовных делах, всегда требовался мой совет. Благодаря красивой внешности и обаянию он с легкостью одерживал победы над женщинами и вообще жил в свое удовольствие. Я рекомендовала ему не торопиться с женитьбой. Этот совет не вызвал у него никаких опасений на мой счет. Ему ничего не было известно о скверных отношениях между Чарльзом и мной. Джерими очень нравился «милый старина Чарльз» — для него он оставался любимым зятем. Чарльз всегда радовался, когда Джерими приезжал в отпуск и останавливался у нас. Он пришелся по сердцу даже Уин. Помню один вечер, когда брат поднес к губам большую лапищу Кокосового ореха, как он неизменно именовал Уинифрид, поцеловал и сообщил, что она самая любимая из всех его подружек. Та пришла в полный восторг и разразилась громким хохотом:
— Ну уж скажете тоже! Бросьте вы!
Однако ясно было, что эти слова доставили ей удовольствие.
Джерими был падок на лесть, как и все мужчины. Уинифрид изо всех сил старалась его обхаживать. Он как-то сказал мне, что, по его мнению, не такая уж она скверная старушенция. Ему была совершенно непонятна моя явная неприязнь к ней.
Я хранила молчание. Ни при каких обстоятельствах я не сказала бы младшему брату, какие чувства вызывает Уинифрид Аллеи у меня. Он вновь покинул наш дом в счастливом неведении относительно истинного положения дел.
Когда истек третий год нашего брака, у меня не осталось почти никаких иллюзий. Я знала, что мой достойный супруг навсегда останется не кем иным, как достойным супругом, и мои надежды возродить былое влечение и страсть все более тускнели.
К моменту рождения Диллиан — дочурки, которую мне очень хотелось иметь, потому что Джеймс уже в двухлетнем возрасте стал для меня слишком силен и агрессивен, — я научилась принимать жизнь такой, как она есть. Я смирилась со своей участью.
Чарльз в те дни процветал, став одним из партнеров в радиокомпании «Роудаллен». Когда Дилли исполнился год, мы переехали в Арундель. Чарльз не имел ничего против того, чтобы ездить на работу из загорода. Он признавал, что жизнь на природе полезна для детей, и я тоже предпочитала жить вне Лондона. Вскоре после того, как мы переехали, он стал уезжать на уик-энд в Бозем, заниматься парусным спортом и наконец купил собственную лодочку. Он проявлял также некоторый интерес к нашему саду. Однако между нами установилось некое скучноватое сотрудничество, которое казалось мне опасным. К интимной жизни он проявлял очень мало интереса, и лишь в крайне редких случаях. А в скором времени всякая физическая близость между нами прекратилась вообще. Все-таки я вынуждена признать, что он не интересовался и другими женщинами. Похоже, работа и лодка значили для него больше, чем любовь.
Он вовсе не хотел чувствовать себя обязанным заботиться о таких вещах, как любовь, интимные ласки. Для Чарльза это больше смахивало на тяжкий труд. С самой лучшей стороны он проявлял себя, когда мы находились в платонических, чисто дружеских отношениях или же развлекались вместе с Джеймсом и Дилли. Особенно он был хорош, когда играл с Джеймсом. До чего же они похожи — оба белокурые, крепкие, красивые и абсолютно бессердечные.
Как-то раз я сказала Чарльзу:
— Я вижу, как у тебя загораются глаза, и чувствую, что ты был взволнован лишь в двух случаях: когда удалось удачно заключить крупную сделку или купить новую машину. Своему «ягуару» ты уделяешь куда больше внимания, чем мне. Вечно суетишься вокруг него. Почему бы тебе не проявить чуть больше интереса к своей жене?
Поначалу такого рода замечания вызывали у него смех. Однако, спустя какое-то время, он перестал усматривать в них что-либо смешное. Они его раздражали. Мы раздражали друг друга. Моя сентиментальность и жажда страстной любви удручали его столь же сильно, как удручало меня отсутствие этих качеств в нем.
— Я в самом деле не знаю, чего ты хочешь, Крис, — говаривал он. — Я, право же, хороший муж.
— Приносящий домой жалованье, растапливающий котел парового отопления и с удовольствием кушающий блюда, которые ему подают, — саркастически прервала я его.