Запретная любовь. Колечко с бирюзой
Шрифт:
В конце концов я очутилась рядом с Паоло на мраморной скамье, окруженной темными стройными деревьями, созерцая волшебную красоту золотого вечернего освещения, тускневшего и переходившего в лиловые сумерки. Над головой носились, кружа, стрижи. Мимо нас прошла пара влюбленных, обнявших друг друга за талии. Был час, словно специально предназначенный для любовных свиданий. Как и обещал Паоло, все было очень поэтично и красиво.
Сняв шляпу и закинув ногу на ногу, Паоло начал рассказывать мне историю своей жизни. Он был очень многоречив. Вкратце главный смысл повествования сводился к тому, что теперь он живет исключительно ради искусства. Его единственный ребенок, девочка, умерла, когда ей было всего два годика, от лихорадки.
— Что касается вас, — сказал он, окидывая меня пылким и так много обещающим взглядом, — то вы меня просто обворожили. Вы так молоды, так изысканны, с таким чудесным, истинно английским цветом лица, такими огромными, грустными глазами. Слишком грустными, моя маленькая Кр-ристина!
Он произнес мое имя на итальянский манер, с этаким рокочущим «р».
Меня бы, наверное, должна была раздосадовать его навязчивость, но я сидела, мечтательно внимая ему, глядя на льющийся сверху прозрачный свет, ощущая на щеке легкое дуновение теплого, напоенного ароматами ветерка и чувствуя себя в то же время потерянной и одинокой, отчаянно нуждающейся в полноценной эмоциональной жизни, которой я столь долго была лишена. Я с содроганием смотрела в будущее, видя перед собой длинную череду лет, на протяжении которых должна буду исполнять супружеский долг по отношению к Чарльзу и материнский — по отношению к Джеймсу и Дилли, смирившись с тем, что красота, грациозность и темперамент, которыми наделил меня Господь, сойдут вместе со мной в могилу, так и оставшись никому не нужными.
Я почувствовала на своих плечах руку Паоло, нежно привлекшего меня к себе.
— Вы так же несчастливы, как и я, бедное прелестное дитя. Вы охвачены дьявольским беспокойством. Как и мне, вам решительно все надоело.
Я попыталась засмеяться:
— Не все.
— Я, конечно, преувеличиваю. Но возможно ли, чтобы ваш супруг не ценил такое потрясающее создание?
— Вы и в самом деле преувеличиваете.
Он притянул меня еще ближе, так что я ощущала на щеке его дыхание и чувствовала запах бриллиантина, которым он смазывал волосы. Он был совершенно не в моем вкусе. Мне нравятся мужчины с более мужественной внешностью. Но было в Паоло Куаролли что-то нежное и привлекательное, а кроме того, я оказалась на мгновение во власти каких-то чар — то были чары итальянских сумерек и совершенно неожиданного ухаживания.
— Пожалуйста, отпустите меня, — сказала я и попыталась встать, но он снова потянул меня за руку и усадил на скамью.
— Нет… пожалуйста, останьтесь, cara mia[2]. Я не могу объяснить, но у меня такое ощущение, будто вдруг встретил и поймал восхитительную нимфу, грустную, как Психея, и она может внезапно исчезнуть, отняв у меня свою манящую красоту — эти трагические глаза, этот изумительный рот, точно созданный для поцелуев, эту стройную талию. Я в вас влюбился, дорогая нимфа. Безумно влюбился за один час. За такой час я с радостью отдам всю свою жизнь. Вы редкостное существо, столь же необыкновенное и столь же чудесное, как сокровища Ватикана. О, Кр-ристина!
— Пожалуйста, не надо… — сказала я, почувствовав, что начинаю учащенно дышать. Мои пальцы силились вырваться из его рук. Но Паоло их не выпустил и принялся страстно целовать мою ладонь.
— Что же за человек этот ваш английский супруг, пренебрегающий вами? — спросил он. — Я знаю, что англичан считают холодными, но встречал среди них отнюдь не отличающихся холодностью. Вы, например, просто огонь. Жизнь с холодным, как лед, мужчиной должна быть для вас такой же мукой, как для меня жизнь с Валерией. Она столь же холодна, сколь и ревнива. Ревность ее порождена исключительно собственническими инстинктами: она не желает, чтобы любовь, которая ей самой в сущности не нужна, досталась какой-то другой женщине.
Я чувствовала себя совершенно беспомощной, пригвожденная к месту его речами. Все это было весьма мелодраматично, и, если бы я прочла о подобном эпизоде в какой-нибудь книге, возможно, рассмеялась бы. Но в этот колдовской итальянский вечер я была настроена несколько легкомысленно. Мое бунтарское тело откликалось на страсть, пронизывавшую голос и прикосновения рук красавца Паоло.
— Io t’amo[3], — сказал он голосом, полным еле сдерживаемого желания.
— Пустите меня, — повторяла я, гораздо больше опасаясь самой себя, чем его.
Он говорил такие справедливые вещи… он все знал о муках, которые я терплю от Чарльза. Он заставил меня почувствовать себя в полном смысле слова несчастной женой, которой пренебрегают. Мысль о возвращении в отель, к мужу, наполняла мою душу отчаянием. Но я уверена, что вовсе не была какой-то распутницей. Я твердо знаю, что в своей жизни по-настоящему любила лишь одного человека — Филиппа. До встречи с ним мне не везло. Теперь же, когда я принадлежу ему и собираюсь выйти за него замуж, никогда не пожелаю никого другого на свете. Но это сейчас, а в то время, когда я сидела с Паоло в парке Боргезе, нам с Филиппом еще только предстояло встретиться. Тогда для меня никто ничего не значил. По-настоящему мало что значил и этот итальянский незнакомец. Меня привлекало то, что он олицетворял собой.
Не прошло и нескольких минут, как он обнял меня обеими руками и принялся целовать. Это были медленные томительные поцелуи весьма тонкого свойства, известные только очень опытным людям. Мое неутоленное желание и на этот раз меня выдало. Я ответила на поцелуй Паоло. Я прильнула к нему с такой силой, словно от этого зависела моя жизнь, и так, будто давно уже самым интимным образом его знаю. Лишь спустя некоторое время я испытала шок при мысли, что позволила себе это с мужчиной, которого встретила лишь час назад.
«Первородный грех».
Бедная Ева, думала я. Бедный Адам. Бедная я.
Однако неожиданно наступила реакция. Я вырвалась из объятий Паоло. Схватив свой коротенький жакет, я обратилась в бегство и бежала так, словно сама моя жизнь была в опасности. Я слышала голос Паоло, окликавший меня; оглядываясь через плечо, видела, как бедняга бежит, пытаясь меня догнать. Никогда не забуду его голос, звучавший как-то жалобно:
— Кр-ристина! Кр-ристина!
Я продолжала нестись, как сумасшедшая, пока не почувствовала, что задыхаюсь. Тем не менее проскочила через ворота и очутилась на улице. Уже совсем стемнело. Паоло был для меня потерян. Я вскочила в проезжавшее мимо такси и, задыхаясь, назвала нашу гостиницу. Я исчезла из жизни Паоло и выбросила его из своей. На какой-то короткий миг позволила себе сойти с ума, но допустить, чтобы это продолжалось, было невозможно. Невозможно! Надо помнить о Джеймсе и Дилли, даже если отодвинуть в сторону мысли о Чарльзе.
Я вернулась в отель в состоянии крайнего возбуждения и чувствовала себя совсем больной. Как и ожидалось, застала своего супруга возлежащим на одной из двух кроватей в нашей комнате, выходившей окнами на Испанскую лестницу. Он крепко спал.
Я не стала его будить. Какой в этом толк? Даже если бы мой муж обнял меня — что было исключено, — никакого утешения в его объятиях я не обрела бы. Он, вероятно, зевнул бы, зажег трубку и спросил с притворным интересом, как мне понравилась Сикстинская капелла.