Запретная страсть
Шрифт:
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Брэндон стоял ошарашенный, ничего не понимая. Он чувствовал, что начинает странно кружиться голова, а тело охватывает дрожь. Неужели это правда? Неужели мог найтись человек, который заставил бы ее столько страдать? Неужели я сам причинил ей такие страдания?
Он судорожно старался зажечь спичку, которая осветила бы черную яму его памяти. И тут услышал сердитый шум мотора ее машины и всплеск воды в глубоких лужах на круговом въезде перед домом. Ему даже стало нехорошо. Нельзя этого делать! Сейчас слишком опасно, слишком скользко, слишком
Припадая на больную ногу, он, как мог быстро, спустился по лестнице и распахнул дверь в тот самый миг, когда машина развернулась и уперлась в него фарами.
Я должен остановить ее! Долго я не проковыляю на этой проклятой ноге, но до поворота дороги, где она обязательно проедет, всего десять футов. Только бы дотащиться туда!
Споткнувшись о порог и чудом удержавшись на ногах, он выскочил под дождь. Ледяные струи хлестали голый торс, стремительно высасывая из него тепло.
Если только есть милосердие на небесах, я успею спуститься на один виток дороги и остановить Келси! Сознание начинало мутиться, но он твердил себе: нельзя, чтобы она стала съезжать с холма!
И вот он наконец стоит посреди дороги, глубоко увязнув голыми ступнями в ледяной луже, в лицо бьет дождь, а машина только еще появляется из-за поворота, и дворники бешено разгребают сплошной водяной покров на ветровом стекле.
Заметит ли она меня, увидит ли отчаяние на лице и раскинутые руки? Она должна заметить. Должна остановиться, потому что я люблю ее и не допущу, чтобы она еще раз пострадала из-за меня!
И, как это уже случалось прежде, время замедлило свой бег. Фары приближались, поворачиваясь к нему и пронзая двойным лучом молочного света. И вот тут-то, при ярком свете надвигающихся фар, от которых уже не было спасения, он наконец вспомнил.
Все.
Она решила остановиться еще до того, как увидела его.
Холодный ливень остудил ее ярость, она поняла, каким неразумным было ее бегство. Снова бегство, снова дождь, снова беда. Она поняла, что дальше так не может. Ее злополучная любовь принесла и без того столько несчастий! Хватит.
Келси потянулась ногой к тормозам, подъезжая к повороту, и тут фары вырвали из темноты промокшую до костей фигуру. Что он делает? Это же так опасно!
Она вскрикнула, изо всех сил надавила на педаль тормоза и что было мочи крутанула руль влево.
Но, даже почувствовав, как ее заносит, не испытала страха. Почему-то ей было все равно, лишь бы машина не задела человека, который так глупо и так бесстрашно встал на дороге. Она зажмурилась и зашептала молитву, ожидая, что сейчас последует удар.
Но в тот вечер судьба улыбнулась ей. Съехав с дороги, потерявший управление автомобиль глубоко врезался в набухший водой дерн и, повернувшись вокруг своей оси, остановился.
Мотор заглох, и в наступившей странной, свистящей тишине ее начала бить дрожь. Келси опустила голову на руль, не слыша ничего, кроме биения собственного сердца, а когда слезы потекли неудержимым потоком, изо всех сил сжала руль. Она и не пыталась остановить слезы. Теперь уже некуда бежать, негде прятаться.
Вскоре она услышала, как Брэндон рывком распахнул дверцу, словно хотел вырвать ее с мясом.
– Келси! – закричал он, вынимая ее из машины. – Боже мой, Келси! Что я наделал?
Она прижалась к его груди, непроизвольно отметив, что уже слышала эти слова. Только сейчас они были немного другими. Тогда он спрашивал: «Что мы натворили?» Изменилось только одно небольшое слово. Но в ней снова затеплилась надежда.
Когда она подняла к нему мокрое от дождя лицо, сердце у нее замерло. Его черты были искажены страданием, глаза ввалились. Он едва держался на ногах. Как он вообще добрался сюда? – подумалось ей. Наверное, ему страшно больно.
– Прости меня, Келси, – срывающимся голосом проговорил Брэндон. Дождь хлестал его по губам, как будто стараясь вырвать у него эти слова. Он застонал и крепче прижал ее к себе. – Умоляю, прости, прости меня!
Она закрыла глаза, чтобы дать утихнуть колотящемуся сердцу.
– Ты мне и вправду веришь?
– Да, – просто сказал он и обвил ее руками, словно боясь, что она убежит или исчезнет. – Даже больше, моя любимая. Я теперь все помню.
Келси подняла голову – сквозь холод и ненастье повеяло теплом. Возможно ли это? Она боялась поверить. Она столько раз позволяла себе надеяться: когда он пришел в себя в больнице, когда вернулся из больницы домой, когда поцеловал ее, когда смог увидеть ее снова, когда наконец получил во владение ее тело и все же не узнал его…
– Это правда, – прошептал он и вдруг как-то странно улыбнулся, так, как улыбался далеко-далеко, где-то в другой жизни. – Я помню все.
Она с сомнением посмотрела на него, на ресницах у нее все еще висели последние слезинки. А может, и капельки дождя. Гроза уходила. Он поднял ее подбородок и, наверное, увидел в ее глазах сомнение.
– Ты мне не веришь? Хорошо, посмотрим, смогу ли я убедить тебя. – Он снова улыбнулся. – Ты тогда не была такой храброй, как сегодня, помнишь? Даже несмотря на то, что была немножко под хмельком. Кажется, я помню пустую бутылку из-под вина…
В ответ она улыбнулась, хотя ей и не верилось, что можно помнить такие подробности.
– Вот и неправда, не преувеличивай. В бутылке еще оставалось кое-что…
– И хотя ты была пьяна в стельку, мне пришлось буквально скрутить тебя, чтобы ты обратила на меня внимание. Не правда, что ли?
– Ну, знаешь! – шире улыбнувшись, проговорила она, и у нее зарделись щеки. – Вряд ли…
– Ну, конечно же, фигурально выражаясь. – Глаза у Брэндона посветлели, страдальческое выражение уплывало из них вместе с грозовыми облаками. – Я помню, как стоял на коленях перед тобой, а ты никак не соглашалась. Мне все пришлось делать самому, помнишь?
– А сегодня, – парировала она, – было как раз наоборот…
– На тебе и было-то всего, – продолжал он подозрительно охрипшим голосом, проводя рукой по ее спине, – одна только фитюлька, которую ты называешь халатом.
Келси захватила в горсть край махрового халата, который так пропитался дождем, что весил целую тонну, и подняла, чтобы показать ему.
– Халат был самый респектабельный, пожалуйста, не надо, – поддразнивая его, с легким от счастья сердцем рассмеялась она. – Не то что эта кольчуга.