Запретная страсть
Шрифт:
Наконец процессия остановилась в тени склепа, где так сильно пахло сыростью и прелью, что Келси стало нехорошо. Она отделилась от толпы, вышла на солнце, куда ветер не доносил слов пастора, и, пока гроб не поставили на постамент, глубоко вдыхала свежий воздух.
Склеп был не особенно впечатляющим и больше походил на кукольный домик – белый, квадратный, абсолютно такой же, как все сооружения на склоне холма. Единственным отличием была открытая дверь.
– Не совсем то, что ему понравилось бы. Не такой великолепный, правда? – прямо над ее ухом произнес хрипловатый
Выведенная из оцепенения, Келси повернулась, чтобы увидеть, кто это так неожиданно оказался рядом с ней.
– Папа! – Она испуганно подхватила отца под руку. Его мясистая ирландская физиономия, порозовевшие на ветру гладкие щеки казались такими неуместными на похоронах. – Ты что тут делаешь?
– По-моему, то же, что и другие. – Тим Уиттейкер усмехнулся, оглядывая окружающих. – Праздную.
– Тихо ты, папа! Это неправда. И это жестоко.
– В моих словах жестокости меньше, чем было у этого мерзавца.
Отец заговорил потише, но все же голос выдавал его торжество. У Келси не было никакого желания препираться у всех на глазах, и она повернулась к пастору. Отец замолчал, но краем глаза Келси видела, что он насмешливо оглядывает склеп и дорогой, красивый гроб.
Когда пастор перешел к той части панихиды, где положено расхваливать покойного, Тим Уиттейкер негромко, но очень красноречиво хмыкнул.
– Да, трудно ему приходится, – вполголоса добавил он. – Попробуй найти хоть одно доброе слово для Дугласа Траерна, ведь он за всю свою черную жизнь никому не сделал добра.
– Папа! – прошипела Келси.
– Но это же чистой воды правда, – не сдавался отец. – Я всегда знал, что он плохо кончит. Единственное, чего я боялся, – что он отправится на тот свет слишком поздно и мы не успеем порадоваться этому. Как хорошо, что сама судьба помогла нам!
Отец шокировал ее, и Келси почувствовала раздражение. Она знала, что отец ненавидит Дугласа, но все-таки говорить здесь такие вещи…
Она локтем подтолкнула отца, и они отделились от остальных. Церемония заканчивалась, и присутствующие начали разделяться на группки, оживленно переговариваясь между собой. Повернувшись ко всем спиной, чтобы никто не мог видеть ее лица, она схватила отца за руки.
– Папа, ты только послушай себя! Ты что, и в самом деле такой эгоист и думаешь, будто человек умер только потому, что это устраивает тебя? Джинни и Брэндон потеряли брата. Он был для них родной человек, член их семьи. И они любили его, что бы он ни совершил. – Келси замолчала, со всей отчетливостью, на какую только могла решиться, представив себе ситуацию, в которой они с отцом находились. – Наши проблемы – это наши проблемы, и нам самим в них разбираться. А панихида – для Траернов. Прояви к ним уважение или отправляйся домой.
Она проговорила это с такой безжалостностью и таким не свойственным ей тоном, что отец покраснел, по-видимому, ошарашенный и пристыженный. Келси тут же охватило чувство вины: я перегнула палку, упрекнула она себя. А почему? И с беспощадной честностью ответила себе: то, что сказал отец, взволновало меня потому, что нашло отзвук в сердце. Вероятно, и я тоже эгоистично радуюсь тому, что получила свободу, что теперь никто и ничто не заставит меня выйти за Дугласа Траерна. А отца не посадят в тюрьму.
– Прости, папа, я не хотела тебя обидеть.
– Нет, это ты прости меня, милая. – Отец приложил теплую пухлую ладонь к ее щеке. – Мне было даже подумать тяжело, что ты станешь его женой. Я же знал, как ты к нему относишься. И все это по моей вине. – Голубые глаза увлажнились и заблестели на солнце. – Я искал для тебя выход, но так ничего и не смог придумать.
Отец казался таким несчастным, стоя на ветру с растрепавшимися седыми вьющимися волосами, что Келси почувствовала себя виноватой за сорвавшиеся с языка сердитые слова. Но в чем же я виновата? – возразила она себе. Он, видите ли, ничего не смог для меня придумать! Разве это я сделала ту страшную глупость, за которую пришлось бы расплачиваться моим замужеством? Он сам дал Дугласу все карты в руки, и тот в любой момент мог заявить в полицию об украденных у компании деньгах, которые Тим Уиттейкер просадил на ипподроме, собачьих бегах и в карты. Ну какой отец допустит, чтобы дочь расплачивалась за его долги?!
Какой? Слабый. Эта мысль пришла ей в голову не впервые. Она всегда знала это.
– Ладно, папа, ничего, – пряча слезы, проговорила Келси и взяла его под руку. – Все будет хорошо. Только, пожалуйста, не говори так, тем более здесь. Прошу тебя.
– О, Келси, дорогая моя. Прости, я такой никчемный старикашка!
Он обхватил ее руками, и она положила голову ему на плечо. Но плакать ей не хотелось, ведь слова отца были мольбой о прощении, а не предложением поддержки. Она похлопала его по широкой и сильной спине. Ну, не обидно ли, что такая спина не может сама тащить свою ношу?
– Келси, как ты?
Тихонький, подавленный голосок Джинни оборвал ее мысли, и Келси отстранилась от отца. Рядом был еще один человек, нуждавшийся в утешении, к тому же слишком маленький, чтобы справиться со свалившимися на него горестями.
Она посмотрела на девочку, очень надеясь, что улыбается уверенно.
– О'кей, – сказала она. – А ты?
– Я хочу к Брэндону. – Джинни насупилась и часто-часто заморгала, сдерживая слезы. Волосы у нее были заплетены в тугую косу, что не красило ее маленькую веснушчатую мордашку, да и черное платьице сидело плохо. Она очень походила на бедную сиротку, какой и была на самом деле. – Ты говорила, что мы поедем сегодня. А когда?
– Скоро. Давай вернемся домой, поможем принять гостей, а потом поедем в больницу.
Джинни радостно обняла ее, и в груди у Келси похолодело от нарастающего чувства вины. В день похорон Дугласа ей до смерти хотелось увидеть Брэндона, и она ничего не могла с собой поделать.
Сердце бешено забилось, и она подняла лицо к небу, чтобы поймать сквозь ветер немножко солнца. Может, Брэндон уже все вспомнил? Может, он ждет встречи с таким же нетерпением, как и я? Теперь у нас будет больше времени, и те чувства, что были тогда запретными, вернутся… Или я выдаю желаемое за действительное?