Запретные навсегда
Шрифт:
— Что ты здесь делаешь?
— Я могла бы спросить тебя о том же самом. — Она упирает руки в бедра, свирепо глядя на него. — Что ты с ней делаешь? Зачем ты это делаешь?
Я ничего не понимаю. Моя голова начинает болеть, меня охватывает замешательство, вызывающее головокружение, поскольку адреналин начинает спадать из-за смещения фокуса Обеленского. Мгновение назад я была готова умереть или, по крайней мере, ожидала этого, а теперь происходит что-то еще. Чего я не понимаю.
Я никогда раньше не видела эту женщину. Я не знаю, кто она и откуда она меня знает. Но она пристально
— Это жестоко, — огрызается она. — И смешно.
— Это не твое дело, — резко возражает Обеленский. — Убирайся.
Она не двигается.
— Нет, если ты не пообещаешь мне, что не собираешься ее убивать.
— Я ничего не буду тебе обещать.
Ее изящная челюсть поджимается.
— Тогда я не уйду.
Я полностью ожидаю, что Обеленский вытащит пистолет и застрелит ее на месте. Это, кажется, согласуется с тем, что я слышала о нем. Но вместо этого он вздыхает, пощипывая переносицу, прежде чем повернуться и свирепо посмотреть на охранников.
— Уведите ее отсюда, пока я разберусь с этим, — рявкает он, кивая на меня головой. — Отведите ее обратно в камеру. Я разберусь с ней позже.
Я настолько ошеломлена, что мои ноги не двигаются. Мужчина, который надевал на меня наручники раньше, тот, что добрее, берет меня за руку и подталкивает к двери.
— Лучше пошевеливайся, пока он не передумал, — бормочет он, быстро уводя меня мимо женщины.
Пока я иду, я вижу ее лишь мельком, блеск голубых глаз и изогнутый дугой рот, недовольно поджатый. Но когда я подхожу к двери, она оборачивается, чтобы посмотреть на меня, и, к моему полному шоку, она подмигивает.
Я ничего не понимаю из происходящего. Мой разум настолько затуманен замешательством, что мы возвращаемся в мою камеру, прежде чем я успеваю опомниться, охранник снимает с меня наручники и заталкивает внутрь, прежде чем запереть дверь.
— Поздравляю, — говорит он с ухмылкой. — Наталья только что купила тебе по крайней мере еще одну ночь в отеле "Обеленский".
Я смотрю ему вслед, все еще не понимая.
Кто, черт возьми, такая Наталья?
12
МАКС
На следующее утро я обнаруживаю, что с затуманенными глазами сую в руку бутерброд с яйцом, любезно сунутый Левином, снова на пассажирском сиденье, когда он выезжает из города в более… захудалый район. Отели и предприятия превращаются в обшарпанные квартиры, низкие, приземистые здания, которые кажутся сомнительными магазинами или клубами, и поток людей с похожими выражениями на лицах, никому из них это не нравится. Все они выглядят усталыми и побитыми, и я вижу, что у Левина, когда он петляет по улицам, тонкогубое, напряженное выражение лица.
— Не то место, где тебе хотелось бы быть? Осторожно спрашиваю я. Левин редко бывает таким взвинченным.
— Воспоминания, о которых мне не нравится думать, — коротко говорит он, поворачивая машину за ветхим кирпичным зданием, у основания которого обильно растет плесень. — Следуй за мной. Не говори слишком много, на самом деле, просто позволь мне вести разговор.
В здании холодно, не по сезону, как будто никакое тепло не может побороть сырость внутри. Левин ведет нас вниз по шаткой железной лестнице, в подвал, и я вздрагиваю. Это не то место, где я хотел бы спуститься в подвал, но я доверяю Левину, поэтому молча следую за ним. Кто бы ни был здесь, я уверен, что это будет человек того типа, с которым Левину легче иметь дело.
Подвал устроен как импровизированный тренажерный зал: с потолка на тяжелых цепях свисают боксерские груши, в углу установлены свободные веса, а вокруг небольшого обогревателя полукругом расставлены складные стулья, вокруг которых сидят мужчины разного возраста и одинаковой грубости. Одни мужчины, молодые и мускулистые, другие, больше склоняющиеся к дальней стороне более зрелые, работают с мешками, в то время как мужчина в спортивном костюме, похожий на тренера, оценивающе наблюдает за ними.
— Юсов, — окликает Левин резким голосом, и один из мужчин, кружащих вокруг раскачивающейся груши, останавливается так резко, что груша отлетает к нему и чуть не врезается ему в лицо. Он выставляет руку как раз вовремя, останавливая траекторию. Он высокий и жилистый, его светлые волосы выбриты с обеих сторон и зачесаны назад на макушке, одет в джоггеры для бега трусцой, которые выглядят так, словно знавали лучшие дни, и тонкую хлопчатобумажную майку, несмотря на холод подвала.
Тренер отталкивается от столба, к которому прислоняется, но человек, которого Левин назвал Юсовым, машет ему рукой, предупреждающе качая головой, и вместо этого подходит к Левину.
— Это займет всего минуту, — говорит он, а затем бросает взгляд на Левина, прежде чем кивнуть на ступеньки, что является явным намеком.
Остальные в подвале наблюдают за нами с выражением, похожим на волчий взгляд, оценивающий свою добычу, когда мы следуем за Юсовым к ступенькам, быстрым шагом поднимаясь обратно, пока не оказываемся на лестничной клетке.
— У тебя нет ничего более личного, чем это? — Сердито спрашивает Левин, его губы сжимаются от раздражения. — Это не просто для того, чтобы наверстать упущенное, Юсов. И вообще, когда ты начал заниматься боксом?
— Когда я потерял два зуба из-за банды, которая напала на меня на улице, — категорично говорит Юсов. — Ты здесь, чтобы спросить меня о моих тренировках, Волков? Это действительно то, зачем ты здесь?
— Ты знаешь, что это не так. Вот почему это неподходящее место.
Юсов резко выдыхает сквозь зубы, оглядываясь по сторонам.
— Прекрасно, — говорит он. — Следуйте за мной наверх.
Мы поднимаемся еще на два пролета по шаткой лестнице к облупленной деревянной двери. Юсов дважды резко стучит, и когда ответа не приходит, он отпирает дверь и толкает ее настежь.