Запретные навсегда
Шрифт:
Левин кивает, и я в ужасе смотрю на него.
— Какого хрена…
— Послушай ее, Макс, — тихо говорит Левин. — Ты знаешь, через что она прошла, лучше, чем я. Если это то, чего она хочет, тогда я могу уважать это. Но, — мрачно добавляет он, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не произошло. Я обещаю вам это. Если есть какой-нибудь способ вытащить вас обоих живыми, а остальных невредимыми, я сделаю это. И если это не удастся…
— … ты сделаешь все возможное, чтобы спасти Сашу. — Заканчиваю я, и Левин кивает.
— Вот именно.
В тихой темноте комнаты царит
— Я собираюсь немного по патрулировать снаружи. Оставь дверь на засове, я постучу, прежде чем вернусь. Дам вам двоим немного времени побыть наедине.
Когда он уходит, Саша поворачивается ко мне, когда я встаю и отодвигаю мебель к двери.
— Я думаю… — она колеблется, ее голос дрожит. — Я думаю, я просто хочу, чтобы ты обнял меня. Это нормально?
Я тянусь к ней, откидываясь назад на кровати, так что мы оба опираемся на жесткие подушки, Саша в моих объятиях, свернувшаяся калачиком у меня на груди.
— Тебе даже не нужно спрашивать, — мягко говорю я ей, целуя ее волосы, когда она кладет голову мне на плечо. — Мы можем оставаться вот так, столько, сколько ты захочешь.
Я остро ощущаю, как тикают минуты, часы, возможно, последние, которые я когда-либо проведу с ней. Я так много мог бы сказать, но мне кажется, что лучше просто лежать тут, проводя пальцами по ее волосам и запечатлевая в памяти как можно больше из этого последнего мгновения. Аромат ее кожи, мягкость ее волос, то, как она прижимается ко мне, доверяя мне всю себя, даже после всего, через что мы прошли, это то, что я хочу унести с собой в свои последние минуты, если они наступят сегодня вечером.
Слишком скоро мы слышим сильный стук Левина в дверь, сообщающий нам, что пора уходить. Саша медленно садится, вытирая влагу с уголков глаз.
— Я люблю тебя, — тихо говорит она. — Всегда и навсегда. Не забывай об этом.
— Я тоже тебя люблю. — Я наклоняюсь вперед, целую ее в лоб, нос и губы. — Всегда и навеки.
После этого ничего не остается, как отодвинуть мебель от двери и встретиться с Левиным на улице, где он ждет с машиной. Внутри меня какая-то тяжесть, от которой я не могу избавиться, и я чувствую это и в Саше.
— Прости, — тихо говорит она, когда мы садимся в машину, и берет меня за руку, когда я сажусь рядом с ней. — Он твой брат. Это не может быть легко…
— Не так давно ты видела, как умер твой отец. — Я бросаю на нее взгляд. — Я полагаю, это мир, в котором мы живем. Мы оба родились в этой обстановке, и, похоже, нам никуда не деться.
— Я никогда его не знала. — Саша грустно улыбается мне. — Наверное, это было по-своему тяжело, но я никогда не проводила с ним время. Это было не предательство, просто разочарование. Это… — Она тяжело сглатывает, сжимая мою руку. — Я не могу себе представить, как это, должно быть, тяжело.
Чем ближе мы подъезжаем к поместью, тем бездоннее становится яма у меня в животе, бурлящая от того предательства, о котором говорила Саша, а гнев, вина и обида смешиваются вместе в ужасные миазмы, которые я чувствую, как они распространяются по моим венам. Меня тошнит от этого, но далеко не так тошнит, как тогда, когда Левин сворачивает на длинную дорогу, ведущую к поместью, и я вижу вдали слабые струйки дыма.
— Езжай быстрее, — настойчиво говорю я ему, мое желание как можно дольше добираться туда сменилось необходимостью выяснить, что, черт возьми, произойдет впереди. Левин подчиняется, ставя ногу на газ, когда машина рвется вперед, и я чувствую, как Саша тоже наклоняется ко мне, ее лицо искажено беспокойством.
— Черт, — шепчу я, когда мы заворачиваем за угол, и источник дыма становится виден.
Поместье горит. Горит уже какое-то время. Перед нами развалины того, что когда-то было домом моей семьи, теперь обугленные и развалившиеся, трава вокруг него опалена черной дугой, от которой у меня выворачивает живот.
Левин останавливает машину на приличном расстоянии от задней части дома.
— Давайте, выбирайтесь, — тихо говорит он. — Я вернусь и встречусь с теми немногими членами твоей бывшей службы безопасности, которых мне удалось привлечь к этому делу. Я буду держать ухо востро. Просто придерживайтесь плана и не делайте ничего безрассудного.
Я киваю, и Саша делает то же самое, ее пальцы крепко переплетаются с моими. Это легче сказать, чем сделать, когда мы спускаемся по дорожке, и я вижу Арта на лужайке перед все еще дымящимся домом, Джиану и Томаса он держит под прицелом перед собой.
Мы останавливаемся на приличном расстоянии, мое сердце сильно бьется в груди, когда я смотрю на брата, которого больше не узнаю.
— Это ты сделал? — Я указываю на дом. — В чем смысл, Арт? Что это дает?
Арт сердито смотрит на меня.
— Он должен был быть мой, — рычит он. — После смерти нашего брата все должно было принадлежать мне, и я мог бы делать все, что хотел. Теперь я нашел способ забрать все это, и я решил, что хочу сжечь все дотла.
Он приставляет пистолет к голове Джианы, и я вижу, как ее глаза закрываются, губы шепчут беззвучную молитву, а челюсти Томаса сжимаются.
— Сделка, — огрызается он. — Приведи ее сюда, и мы начнем.
— С нами все будет в порядке, — шепчет Саша, в ее голосе, несмотря ни на что, звучит надежда, и это единственное, что заставляет мои ноги двигаться вперед. Мысль о том, чтобы снова подвергнуть ее опасности после всего, через что мы прошли, кажется наихудшим видом мучения, но я признаю, что это и что-то еще.
Я позволяю ей высказать свое мнение о том, как будет развиваться эта история вместо того, чтобы самому принимать решения. Это своего рода мужество, которого я не ожидал обрести. Было легко быть мужественным человеком, жестоким человеком, кровожадным человеком, когда я говорил себе, что делаю это ради нее, чтобы защитить ее. Жертвы были приятными, верно. Мне труднее идти с ней навстречу возможной потере, смотреть в лицо этой надвигающейся опасности, потому что это то, о чем она просила меня. Оставаться рядом со мной до конца, невзирая на жертвы. Принять возможность того, что для того, чтобы остаться вместе, нам, возможно, придется проиграть.