Зарисовки на запотевшем стекле (сборник)
Шрифт:
Он понимал, что математический аппарат несет в себе унифицированным инструментом поиска нового в мире… описания любых действий и изменений на земле.
А он хотел понять, ни много ни мало, а весь окружающий его мир.
Надя помнила их разговоры в юности о своих увлечениях, жизненных позициях.
Однажды ее удивило мнение об известной пьесе Грибоедова «Горе от ума». Надя восхищалась Чадским, и вдруг неожиданно услышала от брата:
– А ты не думала, что у него такая странная фамилия? По мне он немножечко чадит, если не чудит.
– Вот это да! – недоумевала восторженная Надя, – По тебе, наверно, лучше лежать на печи?
– Почему на печи? Не спеши восхищаться им.
– Может тебе
– Чтобы понять Гончарова почитай «Фрегат Паллада».
– Что там можно понять?
– Понять нас русских.
– И что же ты там понял?
– Может, я и не понял до конца, но главное не понимать, а чувствовать. Почему человека погибшего в бою считают праведным? Что испытывает человек, которого ведут на расстрел, и он знает, что скоро все кончится для него на этом свете?
А ты не хочешь ни понимать, ни чувствовать, – необычно резко сказал Леня и вышел из комнаты.
Надя прочитала эту книгу значительно позже и, кажется, только тогда поняла сомнения своего брата.
Так же, как и Надя, и другие братья и сестры, Леня – «сын лишенца» чувствовал неуютно в родном городе, несмотря на искреннюю влюбленность в окружающую его родную природу.
В путешествиях романтика познания мира.
«Как растают снега, обнажится земля,Разукрасится свежими всходами.После зимнего сна почернеют поляРазрыхленными вешними водами…И тогда…я поеду…на юг,К морю… к вечному лету…Не сродни мне домашний уютИ тогда…уж сюда не приеду.Я увижу Неаполь, Венецию, РимПолюбуюсь искусством ИталииПозабуду Москву, позабуду и Крым…И все дальше…к брегам ПортугалииЧрез пролив – все вперед и впередК берегам знаменитой Атланты.Америка: Куба, Гаити, в этот портГде не травят людей и не губят таланты».Чтобы уверенно войти в жизнь и не слышать презренное слово «лишенец», перед учебой в московском университете Леня вынужден быть два года сцепщиком на Казанской железной дороге.
«Эй, паровозик! Будь бодрее,Внимательно смотри вперед.И помни: может быть скорееЧем думаешь – опасность ждет.Там позади в беспечных позахВ вагонах теплых люди спятИ знают, что на паровозеЗа них за всех вперед глядят.Что впереди они не знают,Да им того не нужно знатьОни тебе себя вверяютДоверье нужно оправдать.Мелькает снег, как хлопья ватыДлинен и темен перегон,Стучат по рельсам мирно скатыА сзади в такт стучит вагон»В детстве Леня в меньшей степени, чем Надя проникся к вере и православию, но он посещал с родителями церкви и глубокий дух окружаемых его монастырей и храмов навсегда осел в его душе.
«У нас, конечно, лишь успехиСоциализм поближе сталМонахи только для потехиНародУже в зрелые годы, работая на строительстве Асуанской плотины в Египте, он неожиданно для всех из группы советских специалистов выказал знания библейских сюжетов из «Бытия».
Делая обзор местной прессы на очередном собрании, переводчик сказал, что египтяне сравнивают строительство плотины с какими-то тощими и тучными коровами.
Алексей Петрович подобно Иосифу, объяснившему сны фараону, поспешил заметить, что египтяне, видимо, имеют в виду постоянный запас воды на плотине, который позволит избежать периодической засухи и связанного с ней неурожая и голода.
(Иосиф спас Египет от голода, разгадав сон фараона, которому дважды в сновидении явилось сем тощих коров, которые съели семь тучных коров и остались такими же тощими. Олицетворяя тощих коров с голодными засушливыми годами, а тучных – с богатыми и плодородными, он посоветовал фараону сохранять пятую часть богатого урожая на случай засухи – Примечание автора).
Окончив механико-математический факультет московского университета, Алексей Петрович жизнь свою посвятил науке, скорее прикладной науке гидротехнических сооружений и имел немало научных трудов в области фильтрации и строительства плотин.
В науке многое отвлекает от повседневной окружающей довольно однообразной жизни… Пожалуй, даже в ней есть что-то божественное… Познание мира,… Дело одно из самых интересных в жизни…с ее дерзаниями, мечтами в собственных рассуждениях,…применяя накопленные знания предшествующих поколений…
Будучи младшим офицером в период Отечественной войны в своих дневниках Алексей Петрович подробно отразил переживания большинства людей того времени: сначала обидное отступление, потом совсем не простой перелом в войне за счет героизма и больших потерь, и только в 44-ом победоносное наступление. Придя с вещевым мешком в 41-ом в Перовский военкомат Москвы, он в связи недостаточным слухом (В результате травмы в детстве у него была повреждена барабанная перепонка – Примечание автора) был освобожден от службы на фронте и направлен в Пехотное училище, где до 44-года преподавал военную топографию. Он часто обращал внимание, что многие люди и в эти тяжелые времена ведут себя по-разному: несмотря на общий патриотизм, некоторые больше заботятся в основном о себе, ищут более безопасного места, а то и за счет честности других занимаются откровенным мародерством и воровством.
Однажды проездом в Москве ему удалось посмотреть пьесу «Давным-давно», написанную его двоюродным братом, как он его звал – Шуриком. После спектакля, будучи очень гордым за своего родственника, все-таки отметил в дневнике, что не пришло еще время откровенного веселья и развлечений, которые просматривались в окружающих лицах в театре, когда кто-то может в это время отдает жизнь или теряют руки, ноги…
Подобные ощущения в наше время знакомы российским военным, участвующих в реальных боевых действиях в Чечне…
Всю жизнь Алексей Петрович ненавидел сталинские методы руководства страной, всегда шарахался от предложений и даже мыслей о вступлении в партию. Он понимал, что это мешало карьере, но пойти против своей воли не мог. И остался на всю свою жизнь в трудолюбивых и надежных замах.
Однако к людям, у которых бытовало мнения, особенно у тех, кто без сожаления покинули в 70-х Россию, что де мы были тут люди второго сорта, Алексей Петрович относился с сожалением и считал эту «песню» популистской, бездарной и глубоко инородной. Себя он вторым сортом, как и любой русский, никогда не считал.