Зарисовки на запотевшем стекле (сборник)
Шрифт:
После того, как ребята получили обмундирование, оделись в красивую морскую форму и стали вдруг похожи друг на друга, смех, улыбки и даже восторги не сходили с их лиц. Продолжая по-детски смеяться и дурачиться друг перед другом, они не отдавали себе отчет в том, что это был завершающий шаг к началу новой для них военной службы, надолго отодвинувший их от прошлого.
В руках каждого оказался вещмешок, туго набитый обмундированием, включая сезонное, зимнее и прочее дополнительное, поначалу с непонятным назначением.
На этом путь не закончился, к вечеру, часов в шесть, большая часть команды погрузилась
Тимофей попал в четырехместную каюту. Ребята в ней оказались на редкость приветливыми и как-то сразу расположились друг к другу. На оставшиеся деньги тут же в складчину купили спиртное, шоколад и, объединив все это с сухим пайком, устроили пир, совершенно объективно догадываясь, что подобного может долго не повториться.
Эти трое парней в течение службы были близкими друзьями Тимофея и навсегда остались в памяти. Он и сейчас мог взглянуть на фотографии двоих из них: они были в его семейном альбоме. Лица молодых людей немного напряженные, подчеркивают их желание казаться взрослее, вызывают приятные воспоминания и улыбку.
Надпись на фото: «другу Тиме от друга Володи» сама за себя характеризовала автора, искреннего, доброжелательного паренька, всегда готового прийти на помощь товарищу. Несмотря на недостаток в образовании, он закончил всего семь классов, Володя был воспитан в хорошей крепкой семье, имел двух сестер и предлагал переписываться с ними, как бы доверяя другу самое для себя дорогое.
Немного суровым кажется на фотографии Евгений или «Жека», как все его тогда называли. Способный и дисциплинированный мальчик сразу снискал уважение к себе и не только среди сверстников, но и у начальства. Причем все это не носило характер выслуживания, а как-то выходило само собой, от чистого сердца и незаурядного воспитания. Впоследствии Тимофей, будучи в отпуске и, заехав к его родителям с письмом от Евгения, случайно узнал, что его отец – генерал-лейтенант. Несколько четких и деловых вопросов о службе, с которыми отец Евгения обратился к Тимофею, ясно говорили о том, что он глубоко понимал психологию молодежи и намеренно, для пользы своему сыну, послал его на такой трудный участок воинской службы.
Хотя фотографии Игоря и не сохранилось, Тимофей очень ясно представил его красивое с правильными чертами юношеское лицо, волнистые черные волосы, голубые загорающиеся глаза. Игорь держался немного робко и не очень уверенно и, видимо, более тревожно переживал те первые дни. Он был непосредственным, выражал свои мысли просто и открыто, располагая Тимофея к разговорам на доверительные темы.
В каюте сидеть не хотелось. Вышли на палубу и долго смотрели на темное с изредка появляющимися белыми барашками море, уходящее в горизонт. Теплоход один, среди бесконечного моря, уверенно шел на всех парах вперед, но куда… не знал тогда никто из новобранцев. Был июль – время белых ночей. Только поздно ночью можно
Тимофей оказался рядом с Игорем. Володя и Женя побежали на корму, там что-то вещали «отцы-командиры» – сопровождавшие офицеры.
– Когда теплоход отходил, мне показалось, что он пошел на северо-запад, к линии побережья…, – как бы по себя произнес Игорь.
– Но кругом только вода и сориентироваться практически не возможно, – возражал Тимофей.
– Ты знаешь, я читал про остров Шпицберген, там, кажется, находится советская колония, – немного помолчав, добавил он.
– Какая тревожная темная вода… Смотрю вокруг и как будто в ушах музыка… величественный Бах,…а вот там, у самой ватерлинии – клавесин…, – глядя вдаль и как бы слыша только себя, произнес приятель Тимофея.
В душе, испытывая похожие чувства, Тимофей был тронут глубиной переживаний своего спутника, точным выражением этих ощущений. В школьные годы он очень увлекался живописью, но, хотя и пытался, не мог сейчас выразить таинство окружающей водной стихии, найти нечто подобное в известных морских пейзажах.
– По колориту, вроде, похоже на Айвазовского, а по настроению – скорее Васильев или Левитан, хотя только вода кругом.
Оба молчаливо продолжали вглядываться в однообразный и в тоже время такой насыщенный пейзаж безбрежной воды.
– А ведь я совсем случайно попал в армию…еще дней десять назад я о ней и не думал…скорее полагал, что никогда не буду служить… даже не представляю, как буду стрелять… так это все необычно…, – откровенно признался Игорь.
– Этому можно научиться.
– Моя учеба – это виолончель…тебе трудно понять…я полагал в этом году начать учиться в консерватории…была уверенность,…но в мае начали приходить повестки…мне посоветовали не являться, пока не решится вопрос с поступлением. Я даже из-за этого не жил дома, переселился на дачу, – продолжал он.
– И надо же такому случиться, что будучи в городе, на одну минутку зашел домой… и почти сразу звонок в дверь… думал, что это друзья… выхожу, а там милиционер… забрал паспорт… и через неделю сборный пункт…больше всего расстроились отчим и особенно мать… за эту неделю она обошла все инстанции, военкомат, милицию, даже министерство….Показывала документы, говорила о моих успехах, результатах экзаменов… Как сейчас помню ее нервное, готовое разрыдаться лицо… Рок какой-то. Досадно чувствовать себя неудачником, – закончил он уныло с потухшими глазами.
Тимофей промолчал, но в голове промелькнуло: «Наверняка стукнул какой-нибудь „активный“ сосед».
Тогда почти все жили в общих квартирах и в основном очень дружно. Соседи часто были добрыми друзьями, помогали чем могли друг другу и, казалось, были даже частью личной жизни каждого, делясь, порой, последним и даже самым дорогим.
Но были и исключения.
Однажды мать случайно рассказала Тимофею, что в период его младенчества у их соседей на втором этаже был тоже грудной ребенок. Год был голодный. Молоко брали в детской консультации. Матери порой было некогда туда сходить, на руках был еще четырехлетний братишка. Она была вынуждена часто просить этих соседей заодно получить порцию Тимофея. Так за то, что они приносили ей это молоко, оставляли половину порции себе. Когда Тимофей узнал об этом, перестал с ними здороваться. Хмурые и дерзкие взгляды с его стороны эти «добропорядочные люди» объясняли, видимо, его переломным возрастом.