Зарисовки на запотевшем стекле (сборник)
Шрифт:
Последние слова Зинаиды Георгиевны были предельно жесткими, безжалостными к себе:
– Я… сама… виновата. Слишком оберегала… думала, что человек может прожить без всего этого…, а он должен быть сильным, особенно мужчина. Прошел мимо хулигана, уже от него зависишь… Не остановил наглеца, который над тобой пытается издеваться, смалодушничал – завтра пленник… Все это от слабости, а когда слабым становится мужчина – это просто неестественно… и даже опасно…. Мальчика воспитать всегда трудно… и сделать это может, видимо, только мужчина или мужской коллектив.
Как-то необычно взволновали и в то же время душевно успокоили Тимофея тогда эти слова. Казалось, так просто
Не раз убеждал себя Тимофей, что совсем немного времени надо было пережить Игорю и увидеть из-за темного горизонта сумеречной полярной ночи первые лучи ярко-красного солнца, восторженная музыка которого несомненно заставила бы перенастроить чувствительные струны его души.
Преодоление этих первых трудных жизненных шагов, это как отлив за которым обязательно будет прилив и каждый по своему прекрасен, но сколько тревоги, таинственных раздвоений личности и напряжения в полнолунии.
В отличие от полярной ночи удивительно светел и одухотворен вселяющий чувства самоутверждения полярный день, когда солнце и белый сверкающий снег окружают тебя всюду. Тимофею часто приходилось в это время в составе экипажа вертолета летать на воздушную разведку.
Строгая архитектура солнца, снега и льда с темно-синими участками водной стихии. У берегов силуэты крупных белуг и разнообразной живности на видимых участках земли. Врезался в память красивый молодой медведь, который, завидев вертолет, бросился бежать то ли от него, то ли, устрашая, за ним. Бежал долго вровень с вертолетом, не отставая и показывая свою мощь сильнейшего здешнего зверя, но, в конце концов, устал, повалился на спину и продолжал двигать лапами, как бы отпугивая и не признавая победителем железную птицу.
Поразительно неожиданный в развитии полярного дня приход весны с молниеносным таянием вездесущего снега, исчезновение которого трудно себе было даже представить. Ветреное непродолжительное лето. Молчаливая тундра с уходящими в горизонт серыми сопками и разнотонным ковром невысокой травы, одинокими кустиками карликовых деревьев и мелкими неяркими цветами.
Сложно описать слабые едва уловимые тона многоликой зимы: она здесь – образ жизни. Просто зима более монотонная и часто кажется, что она никогда не кончится, к ней привыкаешь, как к необходимости и неизбежности.
Спокойные, но очень загадочные своей тишиной дни довольно редки, с ярким ослепляющим солнцем или темной пеленой горбатого горизонта. Сильный или слабый ветер со снегом, называемый поземкой, слепляет изморозью веки, мешает видеть порой и в двух метрах. При особенно резких порывах может свалить с ног, погубить человека.
В случае сильного ветра и непогоды объявляется запрет на выход из помещений. При этом перемещение людей осуществляется только в особо экстренных случаях и на специальной технике. Бывали случаи, когда некоторые особенно упрямые и «смелые» пытались пренебречь предосторожностью и очень часто платили за это серьезными обморожениями и даже жизнью. Коварство природы там заставляет человека быть к ней всегда внимательным. Тимофей ощутил это на себе, когда в преддверии штормового сигнала, несмотря на предупреждения и, надеясь на свой опыт, смело выбежал в учебную базу, где ждали его друзья, и нужно-то было пройти всего каких-то метров тридцать… Было темно. Сильный ледяной ветер слеплял глаза, приходилось снимать рукавицу и теплую руку
Когда после трех лет службы Тимофей летел домой на Большую землю, случай вынудил самолет совершить посадку где-то в глухом месте на военном аэродроме. Неожиданно он увидел вдалеке сосновую рощу и совсем рядом – необычное для тундры высокое дерево, и едва сдержал сдавившие горло слезы: так уже свыкся с серыми красками и унылой растительностью Крайнего Севера.
Слезы он увидел и на глазах своей матери, когда та при встрече не смогла узнать своего домашнего, застенчивого мальчика. Это был он, ее Тима, но уже совсем другой. И этим другим его сделала не она, а кто-то иной. Чужое влияние всегда пугает мать, но без этого невозможно обновление и взросление. И это заставляло ее радоваться новому и одновременно жалеть о проведенных вместе годах его детства: солнечных и теплых, навсегда ушедших.
После армии Тимофей уже никогда не был на малонаселенном и наполненном ветром острове Новая Земля, где прошли три года службы, но в памяти навсегда осталась его суровая и загадочная бледно-голубая синева.
Несмотря на внешнюю суровость, Север всегда влечет к себе своей неповторимостью, неяркой строгостью, близостью к скромному пониманию жизни, каким-то одиночеством, которое заставляет глубже ощущать свое место в природе.
Необыкновенный животный мир: огромные дикие стада горделивых оленей, бело-серые пушистые песцы, лемминги и до конца не понятый человеком всесильный царь полярного края – белый медведь. В местных озерах изобилие жирной лососевой рыбы. Невыразимо много разнообразной птицы, прилетающей неизвестно откуда летом в этот невзрачный край. В это время ощущаешь все многообразие и красоту пернатого мира, наполняющего остров непривычным для этих мест шумом и разноголосым гамом крупных и мелких птиц.
Кажется, какая-то неразгаданная вековая тайна заставляет огромное количество перелетных птиц возвращаться на насиженные предками места…
Музыка, особенно Бах, помогает глубже ощутить и растворить себя в этой северной палитре природных сил. Чем больше времени отделяет Тимофея от тех лет, тем явственнее предстает перед ним одна и та же картина. На фоне темного снега и льда полярной ночи слабое северное сияние, подобно свечам в окнах роскошного средневекового замка.
Мощные звуки органа наполняют старинный замок жизнью, виолончель будит в памяти тревожный пейзаж безбрежного и холодного моря, а когда вступает гобой или клавесин – перед глазами бегущая от ватерлинии теплохода живая волна.
1996 год
Алжирский ноктюрн
Поверьте, встречи нет случайной,
Как мало их средь суеты.
И наша встреча дышит тайной,
Как апельсинные цветы.