Зарубежная фантастика
Шрифт:
— Добро пожаловать, Мать Орчис. Добро пожаловать домой.
Ложе или носилки, на которых я лежала, скользнули по ремням, и на них малютки опустили его на землю. Одна из молодых женщин с розовым крестом св. Андрея, прикрепленного с левой стороны блузы, наклонилась надо мной. Она деликатно поинтересовалась:
— Как вы думаете, Мать, вы сможете идти?
Момент был неподходящим, чтобы вдаваться в размышления о форме обращения. Очевидно, я была единственной мишенью для вопроса.
— Идти? — повторила я, — конечно, я могу идти.
И я села при помощи около восьми
Я попыталась сделать шаг. “Идти” было вряд ли подходящим словом для моего передвижения: оно выглядело серией замедленных усилий воли, а эти женщины, не выше моего локтя, порхали вокруг меня как встревоженные наседки. Раз уж начав, я должна была идти вперед, передвигаясь подобно огромной волне, сначала через несколько метров гравия, затем с тяжеловесной неторопливостью вверх по левой стороне ступенек.
Когда я достигла верха, вокруг явно ощущалось чувство облегчения и триумфа. Мы на несколько мгновений задержались там, чтобы я могла перевести дыхание, а затем двинулись дальше внутрь здания.
Коридор с тремя или четырьмя дверями по обе стороны вел прямо вперед. Мы свернули налево в конце его, и я, впервые с начала галлюцинаций, уперлась нос к носу в свое изображение в зеркале. Мне пришлось собрать весь запас решимости, чтобы не запаниковать снова, увидев то, что там было. Первые несколько секунд я потратила на то, чтобы не впасть в истерику.
Передо мной стояла возмутительнейшая пародия на меня: слоноподобные нижние формы, выглядевшие более массивными из-за розовых обмоток. Благо они закрывали все, кроме головы и рук, но, выставленные напоказ, они сами были потрясением другого рода: руки, нежные, с ямочками, выглядевшие совершенно непропорциональными, были красивы, а голова и само лицо и вовсе девичьи. А она, эта девушка, была к тому же красива. Ей не могло быть больше 21 года. Вьющиеся светлые волосы слегка выгорели на солнце и были коротко подстрижены. Краски лица были розовые и кремовые, а нежные руки были красными без всяких подделок. Она глядела на меня из зеркала, на маленьких женщин, собравшихся около меня, парой зелено-голубых глаз из-под выгнутых дугой линии бровей. И это прелестное лицо, как бы сошедшее с полотен Фрагонара, было приделано к этому чудовищному телу. Не более жестоким было бы вырастить бутон на реке.
Когда я шевельнула губами, шевельнулись и ее губы, когда я подняла руку, ее рука поднялась тоже. И все же, стоило немного отодвинуться, как она исчезла, дав повод к размышлению. Она ничем не была похожа на меня, поэтому должна была быть посторонним, которое я рассматриваю, хотя и не без грусти и жалости к ней. Я наблюдала, как слезы наполняли ее, нежные веки набухали от слез, как сквозь туман я видела побежавшие слезы.
Одна из крохотных женщин за моей спиной
— Мать Орчис, дорогая, что случилось? — спросила она, полная внимания.
Я не могла ей сказать, я сама не имела полного представления. Изображение в зеркале покачало головой с тянувшимися по щекам слезами. Маленькие ручки барабанили по мне то тут, то там, тонкие успокаивающие голоса подбадривали меня идти вперед.
Следующая дверь была открыта, и, заботливо суетясь, меня провели в комнату за нею. Мы вошли в место, поразившее меня смешением будуара с большой палатой. Впечатление от будуара заключалось большей частью в розовом цвете ковра, покрывал, подушек, абажуров ламп, а от больничной палаты — в шести покрытых клеенкой диванах или ложах, одна из которых пустовала
Это была довольно просторная комната для трех кроватей, разделенных сундуком, стулом и столом около каждой, создававших впечатление загроможденности, и с достаточным пространством в середине, чтобы уместить несколько обширных мягких кресел и центральный стол с мудреным украшением из цветов. Все помещение было пропитано не таким уж неприятным запахом, и откуда-то доносился приглушенный звук струнного квартета, исполнявшего что-то в сентиментальном духе. Пять из диванов были уже заняты чем-то гороподобным. Двое из команды помощниц поспешили вперед и сдернули розовое сатиновое покрывало с шестого. Лица со всех пяти лож повернулись ко мне. Трое из них приветливо улыбались, другие хранили вежливое молчание.
— Привет, Орчис, — дружелюбно приветствовала меня одна из них.
Потом с оттенком заботы добавила:
— Что случилось, дорогая? Тебе было плохо?
Я поглядела на нее. У нее было доброжелательное кукольно-хорошенькое личико, обрамленное светло-каштановыми волосами. По лицу она выглядела на 23–24 года. Остальное было огромной насыпью розового сатина. Я не могла ничего ответить. Но я попыталась как можно приветливее возвратить ей улыбку, когда с чужой помощью тащилась мимо нее.
Мой конвой сгрудился около пустой постели. После некоторых приготовлений мне помогли на нее взгромоздиться и под голову пристроили подушку.
Усилия путешествия от машины до ложа были столь значительными, что я была рада возможности расслабиться. Пока две малышки натягивали покрывало и подтыкали его под меня, третья вытащила носовой платок и мягко приложила его к моим щекам. Она подбадривала меня.
— Вот и все, дорогая! Снова теперь дома, в покое. Отдохните немного и будете совсем в порядке. Попытайтесь просто заснуть на чуток.
— Что с ней стряслось? — поинтересовался решительный голос с одной из кроватей. — Она что, вляпалась во что-нибудь?
Маленькая женщина с платком, та, что носила крест св. Андрея и, как оказалось, отвечала за перевозку, резко повернула голову.
— Нет надобности говорить в таком тоне, Мать Хейзел. Конечно же, у Матери Орчис — четверо чудесных малышей. Ведь так, дорогая? — добавила она, повернувшись ко мне. — Она просто немножко устала после поездки, вот и все.
— Хм-ф! — произнесла девушка, к которой обращались по имени Хейзел, презрительным тоном, но продолжать не стала.