Защита Тараскона

Слава Богу! Наконецъ-то я получилъ всти изъ Taраскона. Во все продолженіе войны я не жилъ, а только волновался!… Зная необыкновенную пылкость обитателей этого города и ихъ воинственный нравъ, я часто раздумывалъ самъ съ собой: "Что-то подлываетъ теперь Тарасконъ? Не поднялись ли поголовно его обыватели? Не обрушились ли они всею своею массой на варваровъ? Или и онъ подвергся бомбардировк, какъ Страсбургъ, и всмъ ужасамъ голода, какъ осажденный Парижъ? Не сгорлъ ли до-тла, какъ Шатодёнъ? А, можетъ быть, въ порыв грознаго патріотизма, онъ взорвалъ себя, какъ Лаопъ и отчанный гарнизонъ его цитадели?…" Ничего подобнаго, друзья мои, неслучилось. Тарасконъ не сгорлъ до-тла, Тарасконъ не взлетлъ на воздухъ. Стоитъ онъ цлъ-цлехонекъ среди своихъ зеленыхъ виноградниковъ. Его улицы, по-прежнему, преизобильно залиты лучами благодатнаго солнца, погреба полны добрымъ мускатнымъ виномъ, и Рона, орошающая эти мидыя мста, по-прежнему, уноситъ къ морю отраженіе счастливаго городка, съ зелеными жалузи на окнахъ, съ чистенькими садиками подъ окнами и съ милиціонерами въ новенькихъ мундирахъ, марширующими по набережной.

Не подумайте, однако, будто Тарасконъ ничего не длалъ во время войны. Напротивъ, онъ велъ себя удивительно, и его геройская защита, про которую я попытаюсь вамъ разсказать, займетъ подобающее мсто на страницахъ исторіи, какъ образецъ мстнаго сопротивленія иноземному вторженію, какъ живой типъ защиты юга Франціи.

И такъ, я начинаю. До Седана наши храбрые тарасконцы посиживали преспокойно дома. Для нихъ, гордыхъ дтей альпійскихъ холмовъ, тамъ, на свер, не отечество гибло, — тамъ гибли солдати императора и съ ними погибала имперія. Но вотъ наступило 4 сентября, провозглашена республика… Аттила подъ стнами Парижа!… О, тогда… тогда Тарасконъ поднялся и показалъ, что такое національная война. Началось дло, само собою разумется, съ демонстраціи ореонистовъ. Вы знаете, какъ страстно любятъ музыку на юг. Въ Тараскон же въ особенности эта страсть доходитъ до ума помраченія. Тамъ, когда вы идете по улиц, вс окна поютъ, со всхъ балконовъ васъ обдаютъ романсами. Въ какую бы лавку вы ни вошли, за прилавкомъ вчно стонетъ гитара, даже аптекарскіе ученики подаютъ вамъ лкарство, напвая Солосья или Испанскую лютню… Тра-ля… ля-ля-ля… Но тарасконцы не довольствуются такими концертами про себя, у нихъ есть городской оркестръ, школьный оркестръ и — ужь не знаю, право, сколько филармоническихъ обществъ — ореоновъ.

Ореонъ Сенъ-Христифа и его прекрасный трехголосый хоръ: Спасемъ Францію, — первые дали толчекъ національному воодушевленію.

— О, да… да, спасемъ Францію! — закричалъ весь Тарасконъ, махая изъ оконъ платками.

Мужчины рукоплескали, не щадя ладоней, женщины посылали воздушные поцлуи музыкантамъ и пвцамъ, стройными рядами, съ своею хоругвью во глав, проходившимъ по городскому кругу, гордо отбивая шагъ въ тактъ музыкальнаго мотива. Толчекъ былъ данъ. Съ этой минуты городъ точно переродился: не слышно стало гитары, забыта баркаролла. Испанская лютня уступила мсто Марсельез, и два раза въ недлю происходила давка изъ-за того, чтобы послушать школьеый оркестръ, разыгрывавшій Le Chant du D'epart [1] . За стулья платились безумныя цны.

Но этимъ тарасконцы не ограничились.

За демонстраціями ореоеистовъ послдовали "историческія кавалькады" въ пользу раненыхъ. Нельзя было безъ восторга видть, какъ славная тарасконская молодежь, въ мягкихъ цвтныхъ сапогахъ въ обтяжку, отправлялась каждое воскресенье по городу отъ одной двери къ другой собирать подаяніе и гарцовать по улицамъ съ огромными алебардами въ рукахъ. А всего восхитительнй былъ патріотическій карусель: Францискъ I въ сраженіи при Павіи, — данный членами клуба на Эспланад и повторявшійся три дня сряду. Кто не видалъ этого каруселя, тотъ ничего не видалъ въ жизни. Костюмы были взяты напрокатъ изъ марсельскаго театра. Золото, шелкъ, бархатъ, расшитыя знамена, щиты съ гербами, страусовыя перья, конскіе уборы, ленты и банты, стальные наконечники копій, шлемы и латы, — все это блестло, пестрло, переливалось всевозможными цвтами подъ яркимъ солнцемъ, разввалось и искрилось подъ порывами горячаго втра. Это было нчто невообразимо-великолпное. Къ сожалнію, когда, посл ожесточеннаго боя, Францискъ I, — господинъ Бонпаръ, буфетчикъ клуба, — окруженный толпами враговъ, вынужденъ сдаться въ плнъ, несчастный Бонпаръ швырнулъ свою шпагу съ такимъ загадочнымъ жестомъ, что казалось, будто, вмсто знаменитой фразы: "все потеряно, кром чести", — онъ хотлъ сказать: "отвяжись ты, милый человкъ, отъ меня, пожалуйста!"… Но тарасконцы народъ не придирчивый изъ-за такихъ пустяковъ, и вс глаза были увлажены патріотическою слезой.

Эти представленія, псни, солнце, блескъ Роны, опьяняющій воздухъ зеленыхъ холмовъ взбудораживали вс головы. Воззванія правительства довели ихъ до настоящаго изступленія. Съ свирпымъ и угрожающимъ видомъ встрчались обыватели другъ съ другомъ на Эспланад, говорили, стиснувши зубы, точно во рту у нихъ заготовлены смертоносныя пули. Въ самомъ воздух чудился запахъ пороха. Въ особенности же надо было послушать нашихъ пылкихъ тарасконцевъ за завтракомъ въ театральной кофейной:

— Позвольте, однако! Чего же они сидятъ тамъ въ Париж съ этимъ пенькомъ Трошю? Вылазками пробавляются… Попробовали бы нмцы сунуться къ Тараскону!… Тр-р-рахъ!… Мы бы показали, какъ прорываются!

И пока Парижъ давился своимъ овсянымъ хлбомъ, тарасконскіе герои благополучно кушали жирныхъ куропатокъ и запивали ихъ добрымъ папскимъ виномъ; сытые, лоснящіеся отъ жира, чуть не съ ушами купаясь въ ароматныхъ соусахъ, они, какъ оглашенные, стучали кулаками по столамъ и орали во все горло: "Коли прорываться, такъ прорывайтесь же, чортъ возьми!…"

И они были правы, совершенно правы!

Между тмъ, нашествіе варваровъ съ каждымъ днемъ подвигалось на югъ. Дижонъ сдался, Ліонъ былъ въ опасности, уланскіе кони жадно ржали, зачуявши ароматъ роскошныхъ луговъ Роны.

— Надо подумать о средствахъ обороны, — ршили тарасконцы и тотчасъ же принялись за дло.

Въ какой-нибудь часъ времени городъ былъ блиндированъ, баррикадированъ, казематированъ. Каждый домъ превратился въ крпость. Лавка оружейника Костекальда была защищена рвомъ, метра въ два шириной, съ водой выше колнъ и съ подъемнымъ мостомъ, премило устроеннымъ. У клуба оборонительныя работы приняли такіе значительные размры, что на нихъ сходились посмотрть любопытные. Буфетчикъ, г. Бонпаръ, съ ружьемъ шаспо въ рукахъ, стоялъ на верху лстницы и давалъ объясненія дамамъ:

— Если они пойдутъ отсюда, — пафъ! пафъ!… Если же, напротивъ, вздумаютъ наступать съ этой стороны, тогда — бацъ! бацъ!…

На улицахъ вс останавливали другъ друга, чтобы сообщить съ таинственнымъ видомъ:

— Знаете, театральная кофейная совершенно неприступна.

Другіе по секрету шептали:

— Слышали? Сегодня заложены торпеды подъ Эспланаду.

Словомъ, варварамъ было надъ чмъ призадуматься.

Въ то же время съ необычайнымъ увлеченіемъ органиэовались партіи вольныхъ стрлковъ. Братья смерти, Карбонскіе шакалы, Ронскіе мушкетеры… и какихъ-какихъ именъ еще не было, какими цвтами ни пестрли ихъ костюмы, султаны изъ птушиныхъ перьевъ, гигантскія шляпы, невообразимой ширины пояса! Чтобы придать себ наиболе страшный видъ, вольные стрлки поотпустили бороды и усы, такъ что на гулянь знакомые не узнавали другъ друга. Подходитъ къ вамъ издали какой-то бандитъ Абруццкихъ горъ, — усы крючками, глаза мечутъ искры и пламя, гремятъ сабли, револьверы, ятаганы, — но вотъ онъ близко, и оказывается совсмъ не разбойникъ, а сборщикъ податей Пегулядъ. Или встрчаете вы на лстниц самого Робинзона Крузое персонально, въ его собственной, робинзоновой остроконечной шляп, съ его тесакомъ-пилой у пояса, съ двумя мушкетани на каждомъ плеч, а на поврку выходитъ, что это оружейникъ Костекальдъ возвращается домой съ обда. Дло кончилось тмъ, что, стараясь придать себ наиболе свирпый видъ, тарасконцы нагнали такого страха другъ на друга, что скоро никто уже не сталъ осмливаться выходить изъ дома.

.

Декретъ временнаго правительства въ Бордо объ организаціи національной гвардіи прекратилъ, наконецъ, это невыносимое положеніе. Отъ могучаго дуновенія тріумвировъ фю-фюить! улетли птушиныя перья, и вс тарасконскіе вольные стрлки, — шакалы, мушкетеры и прочіе, — исчезли въ рядахъ батальона самыхъ обыкновенныхъ милиціонеровъ, подъ командой храбраго генерала Бравиды, бывшаго начальника гарнизонной швальни. Бордосскій декретъ, какъ извстно, устанавливалъ два разряда для національной гвардіи: подвижной и мстной гвардіи, — "кроликовъ полевыхъ и кроликовъ-капустниковъ", какъ съострилъ сборщикъ податей Пегулядъ. Вначал на долю полевыхъ національныхъ гвардейцевъ выпала лучшая роль, конечно. Каждое утро храбрый генералъ Бравида выводилъ ихъ на ученье со стрльбой на Эспланад и проходилъ съ ними стрлковую школу: "ложись! вставай!"… и такъ дале, все какъ быть должно по форм. Эти маленькія войны привлекали всегда множество зрителей. Тарасконскія дамы не пропускали ни одного ученья, и даже обитательницы Бокера переходили иногда черезъ мостъ полюбоваться на нашихъ кроликовъ. Тмъ временемъ національные гвардейцы-капустники скромно несли гарнизонную службу въ город и стояли на караул у музея, въ которомъ и караулить-то было нечего, кром большой ящерицы, набитой мохомъ, и двухъ фальконетовъ временъ добраго короля Рене. Само собою разумется, что изъ-за такой малости бокерскія дамы не стали бы переходить моста… Прошло, однако, три мсяца въ военныхъ экзерциціяхъ со стрльбой, и публика замтила, что полевые національные гвардейцы все еще топчутся на мст, не длаютъ ни шагу съ Эспланады, и общій энтузіазмъ началъ ослабвать.

Сколько ни кричалъ своимъ кроликамъ храбрый генералъ Бравида: "Ложись! вставай!" — на нихъ уже никто не приходилъ смотрть. Скоро въ город начали даже подсмиваться надъ этими военными упражненіями. А чмъ же виноваты были несчастные кролики, если ихъ не отправляли въ походъ?… Разъ они даже отказались совсмъ отъ ученій.

— Конецъ этимъ парадамъ! — кричали они съ патріотическимъ рвеніемъ. — Мы полевые, такъ и ведите же насъ въ поле!

— И поведутъ… или я не я буду! — отвтилъ имъ храбрый генералъ Бравида и, весь пылая негодованіемъ. отправился въ мерію требовать объясненій.