Засечная черта
Шрифт:
Последний вопрос был произнесен уже тоном суровым и требовательным, составлявшим резкий контраст с предыдущими сладкими запевками.
Один из сидящих за столом поднялся, не спеша и без должного, по мнению воеводы, подобострастия, зачем-то поднес коротким движением ладонь к своей шапке-блину:
— Полусотник поморской дружины боярина Роп-ши. Следую с отрядом в государеву службу на Засечной черте.
И уселся как ни в чем не бывало. Что ж это за боярин такой, чьи дружинники ведут себя как царевы опричники? А вдруг так оно и есть? Царевы любимцы возносились из ниоткуда и исчезали в никуда с удивительной быстротой. Однако
— Так зачем же вы, дружинники поморские, в наш городок-то прибыли? Ведь на Засечную черту, на Оку-реку, с поморского краю совсем другой дорогой надо бы следовать. Почему же вы крюк-то такой сделали?
— Да есть у нас в ваших краях попутная надобность, но не станем же мы отвлекать самого воеводу городского по такому пустяку.
Полусотник наконец-то продемонстрировал хоть какое-то уважение к наместнику, слегка привстав со скамьи при упоминании его. Но все равно это самое почтение весьма смахивало на пренебрежение. Воевода сделал еще одну зарубку в памяти, а был он весьма и весьма злопамятен. Но в данный момент внимание Аверьяна Мартемьяныча было сосредоточено не на будущей мести этому наглецу, а на другом обстоятельстве. Он заметил, что при словах «попутная надобность» поморский дружинник посмотрел на девушек. Ясно, что вышеупомянутая надобность была связана именно с этими красавицами, которым наверняка совсем незачем было следовать «в государеву службу на Засечной черте».
Воевода наконец решил, что настало время для его выхода на первый план, и, солидно откашлявшись, шагнув вперед, потребовал:
— Излагай свою надобность, дружинник! Мне государевым повелением сей град дан в управление, дабы о благополучии подданных, даже самых малых, печься по-отечески.
Воевода в одной фразе обозначил дистанцию между собой — государевым наместником и дружинниками, в сторону которых он при словах «даже самых малых» сделал красноречивый небрежный жест. Впрочем, приезжих это совершенно не смутило. Нет, тут надо держать ухо востро, уж больно они спокойны и самоуверенны. «Впрочем, — попытался успокоить себя воевода, — у себя-то в городе я найду управу даже на опричников, а потом так упрячу концы в воду, что ни одна живая душа... Но пока они сидят спокойно, а я стою перед ними дурак дураком».
— Мое кресло! — не оборачиваясь, сквозь зубы коротко скомандовал наместник своей свите.
Единственное кресло, имевшееся на постоялом дворе и предназначенное для особо почетных гостей, чаще всего — для самого воеводы, уже давно внесли в трапезную и, как только прозвучала соответствующая команда, сразу же подставили под высокопоставленный зад. Воевода уселся, гордо и величественно, как орел на верхушку дуба, и наконец-то почувствовал себя более уверенно.
— Ну, докладывай свою надобность, полусотник, — милостиво, но свысока, как старший младшему по званию, повелел он.
— Дело в том, господин воевода, что один из дружинников наших, брат вот этой девицы и жених вон той, пропал куда-то в ваших краях в конце лета, когда он совместно с братьями нашими, опричниками, важное государево поручение выполнял, а какое — про то никому знать не положено.
Ну вот, теперь многое и прояснилось. Воевода задумался, причем надолго. В трапезной повисла напряженная тишина.
— Что-то я слышал вроде бы о некоем дружиннике, кажется раненом, появившемся в одном из окрестных сел, — наконец, произнес воевода медленно и не совсем уверенно, тоном человека, который, с одной стороны, знает обо всем происходящем в своих владениях, с другой — не может помнить о каждом пустяке.
По тому, как встрепенулись враз обе красавицы, воевода понял, что ответом своим он достиг желаемого, привлек внимание девушек к своей персоне.
— Разреши, воевода, провести расследование и помоги отыскать и вернуть в строй дружинника, который должен не прохлаждаться по мирным селам в тишине и покое, а исполнять государеву службу в боях и походах!
Наконец-то в голосе этого наглого полусотника зазвучали просительные нотки, и он, задавая свой вопрос, поднялся со скамьи, вытянулся, проявил по-добающее уважение к сидящему перед ним наместнику.
Воевода, грозным взглядом велев заткнуться Хальнику, который, выступив из-за кресла хозяина и недоуменно вздернув брови, уже открыл было рот, чтобы ляпнуть лишнего, промолвил снисходительно:
— Хорошо, полусотник, я велю вам помочь. Только... — Он опять на минуту задумался. — Дело это непростое, там произошло, кажется, что-то такое, не совсем подобающее.
Воевода пошевелил пальцами в воздухе, опять-таки изображая и свою осведомленность, и вполне объяснимое незнание всех мелких деталей различных происшествий.
— В общем, я велю разобраться, — заключил он. Потом резко поднялся с кресла, выпятил грудь, привстал на цыпочки, что было сделать не так легко в сапогах с хитрой подошвой и высоченным каблуком, и скомандовал небрежно, подчеркивая свою наконец-то обозначившуюся власть над этими приезжими дружинниками и их спутницами: — Оставайся с отрядом и девицами здесь, жди моих распоряжений. Вскорости я вас вызову в свой дворец.
И, едва кивнув свысока на прощание, Аверьян Мартемьяныч повернулся и вышел из трапезной в сопровождении многочисленной подобострастной свиты.
Вернувшись на свое подворье, воевода сразу же поднялся в покои, в сопровождении одного лишь верного Хальника прошел в любимую малую обеденную палату и, велев запереть дверь, принялся расхаживать взад-вперед, даже не сняв парадно-выходных сапог. Сапоги эти делали воеводу выше ростом, но по эффекту, производимому на ноги своего обладателя, скорее напоминали не обувь, а пыточные колодки. Воевода, жертвуя здоровьем во имя погони за имиджем, стойко претерпевал муки на людях, но, конечно же, придя домой, немедленно скидывал протезные сапоги. А сейчас он забыл про них.
Хальник ни разу не видел своего повелителя в таком возбуждении. Воевода размахивал руками, бормотал себе под нос какие-то невнятные слова и все быстрее кружил по палате, вскоре перейдя практически на бег. Хальник, не сводя с хозяина преданного взгляда, вертел головой туда-сюда, как зритель на теннисном матче, следящий за полетом мяча. Но до Кубка Кремля оставалось несколько веков, а в Англии, где уже начинали играть во что-то подобное, Хальнику побывать не довелось. Поэтому он не мог осознать своей роли предшественника российских теннисных болельщиков, но зато прекрасно понимал, что хозяин закусил удила и не остановится ни перед чем, чтобы заполучить в свои объятья неземных красавиц, пленивших его воображение.