Засечная черта
Шрифт:
— Я везу привет для Лося... поморского дружинника, — незнакомец, вложив в эти слова последние силы, вновь закрыл глаза.
Никита и Ванятка переглянулись, словно не веря своим ушам. Этот человек, русский разведчик, совершил невозможное. Он зимой прошел из Крыма через Дикое Поле — заснеженную безлюдную степь, в которой кони не могли добыть себе пропитание! А ведь за ним наверняка была и погоня!..
Никита сдернул с плеч армяк, при помощи Ванятки укутал неподвижно лежавшего героя.
— Потерпи, милый, сейчас костерок запалим,
Разведчик сделал глоток из приставленной к губам фляги, чуть приподнялся на руках у пограничников.
— Нет, вы меня не довезете... Вам все расскажу и умру здесь.
— Ты это брось, герой! Чего умирать-то вздумал? Да мы с тобой еще с девками в хороводах... — Никита поймал взгляд разведчика и осекся на полуслове.
— Я уже мертвый. Слушай, не перебивай. Весной, после половодья, орда крымская в набег пойдет, прямиком на Москву. Полтораста тысяч... Поведет сам хан Девлет-Гирей. Турецкий султан деньги дал, коней, оружие, пушки дал с пушкарями и инженеров своих, то есть розмыслов... Сообщите! — Голова разведчика вновь запрокинулась, но глаза остались открытыми, и запекшиеся кровавой коркой губы приоткрылись в слабой улыбке. — Все. Я сумел передать. Прощайте, братцы!
— Милый, родной, не умирай! Звать-то тебя как? — Никита обнял разведчика, прижал его голову к своей груди.
— Я русский дружинник...
На его лице так и застыла эта последняя счастливая улыбка. Разведчик уже перестал дышать, глаза его закрылись навсегда.
Пограничники медленно поднялись на ноги, сняли шапки.
— Ванятка, тотчас скачи во весь опор в станицу, передай весть старшине, а мы с Ермолаем вдвоем дозор вести будем. А его, — Никита, не стесняясь товарища, смахнул с глаз слезы, — похороним здесь, на пригорке. А ты старшинам доложишь, что надобно над могилой крест соорудить, да такой, чтоб со всех сторон за десяток верст видно было!
Ванятка, вытирая рукавом заплаканное лицо, кинул прощальный взгляд на тело разведчика, надел шапку, вскочил в седло и с места в карьер помчался на север, туда, где за линией горизонта скрывалась Засечная черта.
Никита с Ермолаем, разведя костер, долго отогревали стылую землю. При этом они поочередно отъезжали время от времени далеко в степь, внимательно осматривали окрестности. Уже в сумерках пограничники, сменяя друг друга, принялись рыть могилу имевшимся в их снаряжении железным заступом. Они бережно, словно боясь причинить боль, опустили тело разведчика в родную землю, насыпали над ним невысокий холмик, на котором выложили из плоских камешков православный крест. Они долго стояли над могилой, вытянувшись по стойке «смирно», с саблями наголо у плеча.
— Эх, проводить бы его, как герою и положено, залпами пищальными, — скорбно покачал головой Ермолай. — Да нельзя, в степи выстрел за двадцать верст слыхать, врагу о дозоре знать дадим.
Никита кивнул, соглашаясь с товарищем, но затем, на минуту задумавшись, все же снял с плеча пищаль, приоткрыл замок, сковырнул порох с полки. Ермолай глянул на старшого, все понял и молча последовал его примеру. Они подняли разряженные пищали, и Никита скомандовал торжественно:
— В честь героя — дружинника русского... Огонь! Щелкнули спускаемые курки, кремни вхолостую высекли искры, произведя беззвучный салют над безымянной могилой.
Когда Ванятка на хрипящем, покрытом пеной коне доскакал до ворот станицы, ему не пришлось в них стучаться и окликать часовых. Ворота распахнулись сами собой, и ему навстречу вышел станичный старшина Евсей в сопровождении нескольких урядников и десятников. За их спинами в некотором отдалении собрались и свободные от службы рядовые станичники. Очевидно, скачущего наметом со сторожей дозорного заметили наблюдатели на вышке и тут же сообщили об этом чрезвычайном происшествии начальству.
Ванятка на ходу соскочил с коня на землю, пошатнулся, но сразу же несколько заботливых рук поддержали его, приняли поводья.
— Разведчик... с той стороны. Весть о большом набеге! — не дожидаясь вопросов старшины, выпалил Ванятка.
Сурово нахмуренные брови Евсея удивленно поползли вверх.
— Какой такой может быть разведчик? А ну, пойдем в избу, хлопец!
Они прошли в ворота за частокол и направились в станичную избу, стоявшую на небольшой площади в центре ограды рядом с маленькой церквушкой.
Суровым окриком остановив на пороге совещательной палаты всех устремившихся было за ними урядников, старшина самолично затворил за Ваняткой тяжелую дверь из толстенных сосновых досок, велел сидевшему в палате за широким столом писарю взять перо, чистый свиток и записывать все, что скажет пограничник, в неурочное время прискакавший с полевого дозора.
Ванятка кратко, но толково, со всеми необходимыми деталями доложил о произошедшем, упомянув и об осеннем предупреждении поморского дружинника Лося о возможном приходе нашего человека с той стороны. Когда молодой пограничник рассказывал о последних минутах жизни безымянного разведчика, его голос невольно дрогнул, на глаза навернулись слезы.
Старшина, потрясенный услышанным, долго молчал. Писарь деловито и старательно скрипел пером, и этот едва слышный скрип означал, что только что произошедшие события уже увековечены и будут жить своей отдельной и долгой жизнью, бесконечно более длинной, чем жизнь их непосредственных участников. Но для старшины обязанность отреагировать на эти запечатленные на бумаге слова непосредственно влияла на его собственную жизнь. И Евсей это понимал, причем очень хорошо, а потому и молчал в суровой задумчивости.