Заслон

Мусатов Анатолий Васильевич

На другой были уже Петр с Варей. Их позы почти в точности повторяли пару с предыдущего снимка. Евсеев понял, что на первой фотографии, по всей вероятности, сняты родители Петра Ивановича. И хотя снимок был старый, сильно зажелтевший, но сходство было несомненным.

Евсееву много раз приходилось бывать в домах колхозников. Везде, в каждом доме он замечал какое-то неуловимое сходство. Где-то было победнее, где-то побогаче. У кого-то цветы в каждом углу, и вышитые лебеди плыли по бирюзовым морям, развешанных на стенах. Где-то просто висели узорчатые вышивки и высились горы подушек. И все

же, при всей неповторимости вкусов людей, он везде находил одно и тоже.

Было в каждом доме место, отделённое особо. Здесь, на этом кусочке стены, как бы сконцентрировалась вся жизнь этих людей. Не то, чтобы эти глянцевые кусочки картона, эти фотографии, имели для них значение фетишей, – скорее это были символы самых значительных дат их жизни. Евсеев знал, что крестьянин никогда не будет тратить свое время и деньги на пустяки. Эти фотографии, висевшие на стене каждой избы, были для них зримой летописью семьи, каждого рода.

Но среди этих пухлых карапузов и юных девушек с толстыми косами, браво подбоченившихся парней в тугих на шее и тесных на плечах косоворотках, пожилых людей, свадеб и похорон были в каждом доме фотографии, отмеченные особым, чёрным знаком судьбы. Он знал, что каждого из этих людей здесь ждали со страхом и тревогой многими бессонными ночами. Ждали днем, когда, разогнув усталую, гудящую спину долго вглядывались в каждое облачко пыли на дороге. Но так было угодно судьбе, что бы эти фотографии остались последними в коротком ряду белых кусочков картона. Они не вернулись…

В комнату вошел Петр.

– Я извиняюсь, что заставил вас ждать.

Он развел руками:

– Сосед уж больно настырный у меня! Как репей. Вытащил меня из дома к своему мотоциклу, – помоги, мол, не то больше не дам ездить…

– Да что вы, Петр Иванович, я только что объявился у вас. Ваша жена пошла за вами.

– Ну да, она и сказала мне о вас. Сама пошла на кухню, собрать повечерять. Ну, а мы пока тут посидим, поговорим о странном случае, который привел вас сюда и зовется Мефодием.

Евсеев развел руками:

– Действительно! Еще сегодня я намеревался уехать в командировку в другой район. Если бы не та женщина из вашего поселка, то, честное слово, я упустил бы в своей журналистской практике редкий случай!

– Ну, может и не редкий, но необычный точно. Наш Мефодий, – это живой памятник всем нам. Как он вам показался?

– Занятный очень старик. – Евсеев покачал головой. – Не любит говорить о себе. Честное слово, я могу понять человека, если он очень скромен, ну, или скрытен. Но ведь Мефодий не тот и не другой. Говорит о себе, а получается обо всех и обо всём. Скрывать ему вроде нечего, а чувствую, – не договаривает он многое. Не могу понять его до конца.

– Да, с ним нелегко иметь дело, так ведь, Варвара? – улыбнулся Петр Иванович вошедшей жене, – но другого такого, как Мефодий, пожалуй, во всей области трудно сыскать. Он человек болезненной честности и прямо-таки несусветной работоспособности. Через это у него с людьми, да и с колхозом, много неприятностей выходило. До войны сложные у него были дела с колхозом. Игнат с Севастьяном, сыны его, в колхозе состояли, а самого-то всей деревней считали чуть-ли не кулаком. Большое хозяйство у него было.

– Пётр Иванович, вы не могли б немного поподробнее рассказать о Мефодии. Как вы понимаете, теперь меня о нем интересует любая деталь, любая информация.

Председатель посмотрел зачем-то на жену и замялся:

– Собственно говоря, мне не совсем удобно рассказывать о нём. Вот Варя, – Пётр Иванович кивнул на жену, – знает почему. Если хотите, не совсем удобно по личным причинам. Дело всё в том, что Мефодий до революции и после, – немного, года два, не больше, – держал работников…

– Сегодня Мефодий рассказал мне об этом, – утвердительно кивнул Евсеев – но только в самых общих чертах, так что я хотел бы узнать эти подробности.

Пётр Иванович усмехнулся:

– Понимаете, Павел Дмитрич, у нас места особые, поэтому и люди по-особому относятся друг к другу. Ну рассудите сами: кругом болота, большак только один, от деревни к деревне. Ездим больше зимой, – и снабжаемся, и свое продаем. Так что человек, если попал в эти места, остаётся насовсем. Тут женится, тут и родит, и умирает. А что выходит не так, – с этим остается один при всех. Люди поэтому здесь строгие. Судят сами, но и понимают, что сгуби человека напраслиной, – всё равно что веточку сломать – не привьётся потом. Так что, строгие и справедливые. Так вышло и с Мефодием. Один из работников, которые работали у него, был мой отец. Понимаете теперь положение?

– Честно говоря, не совсем, – неопределенно пожал плечами Евсеев, – Мефодий об этом умолчал.

– Да и не сказал бы! – воскликнул председатель, – потому что считает себя виноватым перед отцом. Так он сам ему говорил, когда пришёл провожать на фронт. «Не понял я тогда тебя Иван, – говорит, – но прав ты оказался, а не я, за что извиняй». Вот так и сказал. Нам это было в диковинку, – чтобы Мефодий извинялся. Отец только усмехнулся. Ответил ему: «Ничего, свидимся, – потолкуем ещё».

Петр Иванович замолчал на мгновение, будто переводя дух, но тут же продолжил:

– Да, не пришлось ему свидеться ни с кем. Погиб он через два года, в сорок третьем… Как чувствовал. Когда на собрании выдвигал мою кандидатуру вместо себя в председатели, сказал: «Прощайте сельчане! Живите, как мы жили, – дружно, и никакая беда вам не страшна будет. Ну, а мы там за вас сделаем своё дело»…

Мужчины помолчали.

– Варя, – обернулся председатель к жене, – как там ужин? Гость наш, небось, проголодался…

– Ой, что же это я и в самом деле – спохватилась Варя, – я сейчас, я мигом.

Она скрылась за дверью. Петр Иванович улыбнулся:

– Вы не обижайтесь на неё. Новый человек для нас редкость, а тут такой гость…

– Да что вы, ради бога! Я взял с собой кое-что и перекусил, так что не голоден. Петр Иванович, вы, пожалуйста, продолжайте.

Председатель пригладил волосы ладонью и, словно извиняясь, сказал:

– Что ж продолжать то… Выбрали меня на том собрании единогласно. Мне тогда и тридцати не было. Вот с тех пор председательствую. Признаться, трудно было спервоначалу с людьми-то… Работа, – это одно, а народ вести, – это, скажу я вам, другое дело. Тогда я и узнал, что за человек Мефодий. У них с отцом совсем другие отношения сложились.