Заслон

Мусатов Анатолий Васильевич

Черная, не находившая выхода застарелая злоба душила Семенова. Не танками, выходит, не самолетами побеждать нужно, а верой в свое дело, в свою идею. Вот и оказалось, что большевистская голая идея сильнее! А этим только бы грабить да брюхо набивать! А-ах, пакостники! Да, многого Семенов ждал от прихода немцев. Все надежды, возродившиеся вначале в его душе, рассыпались в прах. И сама его душа стала похожа на выгоревший дотла изнутри древесный комель, что остался от сраженного молнией могучего дерева…

– Видал, Ганс, какой матерый стариканище, ему бы медведем родиться, – захохотал Зильберман, обращаясь к гауптману. –

Хитер и злобен, скажу я тебе. Никакая лагерная овчарка с ним не сравниться. Чуть не половину жителей этого села прошли через его лапы прямо на тот свет. Вот потому он для нас чрезвычайно полезен. Вся остальная половина стала как шелковая.

– Что толку, Дитер, с его злобы, – ворчливо ответил Ганс, – партизан здесь, как вальдшнепов на хорошей тяге. Впрочем, вам виднее. Сейчас надо проинформировать оберста о маршруте и проводнике. Груббер, свяжитесь с Мешково.

Юный лейтенант, с излишней торопливостью схватился за трубку. Линия оказалась свободной. Через минуту гауптман докладывал о результатах и планах дальнейшего следования спецколонны. В конце разговора оберст попросил передать трубку Зильберману. Обер-лейтенант почтительно приветствовал оберста. По мере того, как он слушал, лицо его принимало все более восторженное выражение. Наконец, не в силах скрыть своей экзальтации, Зильберман захлебнулся в потоке благодарности: «Я счастлив, герр оберст… я бесконечно счастлив вашим сообщением!.. Хайль Гитлер!». Положив трубку, он повернулся к офицерам:

– Только что герр оберст сообщил чрезвычайно радостное для меня известие. Мой дядя вчера назначен начальником отдела имперской канцелярии. Он будет работать под началом самого рейхсминистра Гиммлера! Мой дядя специально попросил оберста, как только дела не будут задерживать меня здесь, откомандировать в его распоряжение! В Берлин, господа! Домой, в рейх!

Зильберман говорил, не скрывая откровенной, до неприличия, радости по поводу отъезда. Его нимало не беспокоило, как воспримут этот подарок судьбы находившиеся здесь Кольдитц и Груббер. Зильберман, осчастливленный и возбужденный, вытащил из чемодана несколько бутылок шнапса и коньяка. Подняв кружки, гауптман, с плохо скрываемой иронией поздравил Зильбермана с огромной удачей, которую теперь следует называть штандартенфюрером. Зильберман вливал в себя шнапс, как в бочку. Он словно ошалел от полученного известия. Блуждая пьяным, бессмысленным взглядом из-под нависшей на потный лоб белобрысой пряди, он опрокидывал одну кружку за другой. К исходу часа, обер-лейтенанта, потерявшего всякое соображение, непрестанно оравшего: «За дядю, за моего дорогого дядю…», уложили на диван, где он мгновенно захрапел.

Грубберу эта незапланированная пьянка обошлась длительной рвотой. И лишь Кольдитц, хмуро оглядывая своих собутыльников, был вполне дееспособен. Когда к назначенному времени вошел в комнату Семенов, он приказал находится во дворе, в одном из бронетранспортеров.

Кольдитц потащил Груббера умываться и вскоре привел его в чувство. Все попытки разбудить Зильбермана не привели ни к чему. Гауптман пришел в бешенство, ругая последними словами и обер-лейтенанта, и его высокопоставленного дядю. Успокоившись, Кольдитц посоветовал Грубберу выспаться хорошенько, пока есть время. Выезд колонны, из-за обложного тумана было решено, назначить на десять ноль-ноль. До этого необходимо было сделать распоряжения, оборудовать дополнительные бронетранспортёры и позаботится об остальном вооружении на случай, если какая-нибудь из машин застрянет в пути. Он посмотрел на диван, где храпел Зильберман. Тот спал с открытым ртом, а по его подбородку ползала большая, зелёная муха…

Глава 5

Утро потихоньку просачивалось в сознание Евсеева, хотя он еще крепко спал. Эти звуки, чуть громче кошачьего мурлыканья, постепенно делали свое дело. Сон сладкой маятой уходил безвозвратно. Евсеев открыл глаза. На просторных полатях, расположенных почти под потолком, было невыразимо уютно. Судя по тому, как подбрехивал около крыльца Кудлатый, время подкатило к семи. Он выпростал из-под почти невесомого одеяла руку и взглянул на часы. «Кажется, проспал. Хозяева уже давно ушли».

Вставать не хотелось. Тонкий, сильный аромат сушащихся трав, пучками висевших по стенам, навевал крепкую сонную одурь. Евсеев энергично заработал кистями рук и с силой потер ладонями лицо. Выглянув в комнату, он увидел обеденный стол, накрытый полотенцами. В комнате никого не было. Он спрыгнул с полатей. Натянув брюки, рубашку Евсеев надел уже на ходу. После полусумрака сеней в глаза брызнула яркая синь неба. В который раз за время пребывания в поселке Евсеев подумал: «Вот бы сюда на пару недель! Все забыть, наплевать и проветрить свои забитые черт те чем мозги!».

Легкая прохладца свежего утра вмиг выветрила из него остатки сна. У рукомойника, чуть замерев от легкого озноба, пробравшим его до пят, Евсеев плесканул себе на лицо и шею колкой струей воды. Хотя было зябко, Евсеев продлил удовольствие от самой процедуры. Утираясь, он вспомнил вечерний разговор с Петром Ивановичем: «А вы и впрямь для нас как птица заморская. Люди все расспрашивают, что да как, откуда и по какой надобности, а сами с опаской ждут ответа. Мы привыкли, что чужие люди появляются в Малых Выселках только по неприятным надобностям. А тут вот такая причина! Трудно принять вас за человека вашего звания и положения стороной нашенского интереса…».

Спустя полчаса Евсеев уже подходил к избе Анисьи. Постучав, Евсеев на голос Анисьи ответил:

– Анисья Потаповна, это я, корреспондент. Мы с вами вчера договорились, что я утром зайду за Мефодием Кирилычем…

Вслед за клацаньем щеколды, в проеме двери показалась Анисья.

– Ну вот и хорошо, товарищ корреспондент. Старик уже совсем меня замучил – нудит и нудит: когда за ним придут. Неймется ему оказаться в своей лачуге. Я вам пособила бы, да некогда. Скотина стоит не поеная, да и другие дела, как из короба валятся. Сейчас подъедет Силыч. С ним отвезете Мефодия. Пройдете в избу, али здесь побудете?

– Не волнуйтесь, Анисья Потаповна. Мне здесь удобнее…

Долго ждать Евсееву не пришлось. Из-за соседней избы, где дорога уходила на поворот, показалась лошадь каурой масти, тащившая телегу. В ней, на ворохе соломы, в неподражаемой позе повелителя, вверенной ему живности, возлежал Силыч. Подъехав, он, не слезая с телеги, сдернул с головы кепку:

– Товарищу корреспонденту мое полное почтение. Что-ить так рано сегодня, еще и вторые петухи не голосили. С утречка так спать сладко, – но надо, так надо. Дела, видать, у вас государственные, что себя сна лишаете.