Заснувший детектив
Шрифт:
— Вперед!
Денис вошел в камеру и бросил сумку на койку. Он ничем не выдал своего удивления, а удивляться было чему.
— Вот ведь, мля, — сказал конвоир, — в одиночку тебя перевели, улучшенного содержания. Две недели ее ремонтировали. А зачем, мля? Важный перец, что ли, мля? Ну ладно, сиди. — И он закрыл дверь.
Денис хотел было сказать, что он тут гораздо меньше, чем две недели, и, значит, ремонт камеры не имеет к нему никакого отношения, это просто совпадение, но не стал, все это было слишком длинно, а главное — ни к чему. Он блаженно растянулся на чистом матрасе и засмеялся. Он смеялся
Денис порвал тетрадку и бросил клочки в сторону унитаза, они, разумеется, не долетели и стали плавно оседать на пол. Оттого, что никто этим не возмутился, оттого, что не заорал вечно подглядывающий охранник, Денис почувствовал себя на какие-то мгновения свободным человеком. Стоило, пожалуй, воспользоваться этим счастливым состоянием души. Он лег на спину, закрыл глаза и заснул. Что-что, а отключаться теперь от надоевшей реальности он умел в считанные мгновения.
Снился ему Ванштейн. Возможно, это был не самый лучший сон, но выбирать не приходилось. Ванштейн окапывал молоденькую березку, потом вбивал рядом клинышек и привязывал к нему хрупкий саженец. Хотя почему хрупкий, подумал Денис, помнится, лет пять назад, когда по Москве прошел ураган и повалило тысячи деревьев, березы стояли насмерть, как герои-панфиловцы. Тогда-то он как раз и запомнил, что береза обладает уникальной гибкостью, ее можно прогнуть, но сломать — очень даже затруднительно… Между прочим, у нее в этом есть некоторое сходство с Ванштейном… Странный какой сон, думал Денис, отчего это мне больше снятся мысли, чем события? Скучно… Пожалуй, не стоит больше спать.
Сердце его забилось быстрее, давление усилилось, и сознание вернулось в полной мере. Денис открыл глаза и сел. Отчего-то снова подумал о Ванштейне. То есть не отчего-то, а вполне закономерно подумал! Конечно же его не оставлял в покое этот разговор, было отчетливое ощущение, что он что-то не понял, пропустил мимо ушей. Или его просто провели, разыграли как мальчишку?
Но зачем?!
А просто так. В тюрьме у всех свои развлечения. Вот у Ванштейна, возможно, они такие.
Или… нет?
Как там говорил медиамагнат? У него, кажется, на даче нет никаких хором. «Вот у меня сад, вот это сад… скромная такая дачка, очень советская… правда, не классические шесть соток, чуть-чуть побольше… но зато летом там все так живописно, все в зелени и в двух шагах друг друга не видно… и Москва под боком… искупаться можно…»
Денис усмехнулся, он знал, что приятели нашли его вернувшимся из Индии в несколько заторможенном состоянии, разумеется, он не был с этим согласен, но вот сейчас впервые подумал, что, может, не так уж они и не правы?
Как там было в анекдоте?
«Не порекомендуете хороший детектив?» — «Вот то, что вам нужно: читается на одном дыхании, и до последней страницы неизвестно, кто убийца». — «Как же называется эта замечательная книга?» — «Сторож-убийца».
Сторож-убийца! Все на поверхности. Ну конечно же Ванштейн сказал ему, где искать Пенгертона, только он, йог несчастный, с высоты своего интеллекта этого даже не заметил! А вот интересно, следователь Зюкин заметил бы или нет?
Узнать это так и не удалось, потому что следователя Зюкина Денис больше в глаза не видел. Вечером этого же дня Дениса выпустили под подписку о невыезде. Убийца Кондрашина определен не был, бриллианты не найдены, так что Денис все равно оставался основным фигурантом этого странного дела, о чем ему и сообщил новый следователь, серьезная полная дама.
На выходе из СИЗО Дениса встретил человек со смутно знакомым лицом. Он предложил Денису сесть в машину. Когда Грязнов-младший увидел номера, то начал догадываться, что происходит: это была машина из гаража МУРа. Дениса отвезли на Петровку, 38, завели в здание отнюдь не через парадный вход и предложили подождать в маленьком темном кабинете с зарешеченным окном.
Через пару минут туда с термосом вошел Вячеслав Иванович Грязнов. Они молча обнялись.
— На вот, — сказал начальник МУРа, открывая термос, — соскучился небось по своему мерзкому зеленому чаю. Специально для тебя купил эту гадость.
Денис с благодарностью взял чашку. Сделал несколько мелких глотков, просто физически чувствуя, как с каждым из них в его организме восстанавливается какая-то очередная жизненно важная, но совсем недавно еще утраченная функция.
— Представь, племяш, — пожаловался Вячеслав Иванович, — это единственная комната на Петровке, насчет которой я уверен в плане «жучков» и прочей подслушивающей ерунды. Вроде бы я тут хозяин, а вроде — кто его знает… Во времена настали, а?
Денис кивнул: понял, мол, что к чему.
— Дядя Слава, только честно, почему я вдруг вышел? Ты договорился со Спицыным? Как это удалось?
— Благодаря Голованову и всей твоей компании. Они подкинули мне совершенно беспроигрышное дельце с наркотиками, а я его великодушно отдал Спицыну в обмен на тебя. Точнее, на твою подписку о невыезде. Разумеется, такого разговора не было: ты мне это, а я тебе то. Но мы с ним друг друга поняли.
— Я что-то такое и предположил, — сказал Денис. — У меня создалось впечатление, что у Спицына какие-то серьезные проблемы.
— Ты не ошибся, так и есть, — подтвердил Гряз-нов-старший. — Не понимаю, правда, как ты об этом узнал, а в высших сферах, — он поднял взгляд к потолку, — ходят упорные слухи, что под Ник-
Ником пол. качается. Так что ему взять с поличным наркодельцов было весьма кстати. В общем, благодари Севу со Щербаком. Ну и все остальные постарались. Они там за тебя, оболтуса, переживают, между прочим, сильно.
Денис задумчиво посмотрел на дядю и сказал:
— Благодарить не буду… пока.
— Почему это? — удивился тот.
— То, что меня втихую прямо к тебе привезли, — очень кстати. Не говори никому, что я вышел… так надо.
— Ну хорошо, — пожал плечами Грязнов-старший. — Но это же официальная информация.
— Следователь, я думаю, интервью давать не станет, не до того ей… Махараджа Парикшит был императором мира и великим раджарши — святым царем…
— Ты что это? — изумился Грязнов-старший.
— …Он был предупрежден, что через неделю умрет, поэтому оставил свое царство и удалился на берег Ганга, чтобы поститься до самой смерти и обрести просветление.