Застенец 3
Шрифт:
— Я тебе того не скажу. Как они людей для своих гнусных целей выбирают. Кого-то убивают без всякого сожаления, а вот других оставляют. В них магию свою мерзкую всовывают. И все. Был человек и нет его. Пропала душа. С тех пор оскверненный он.
Ситников убрал свечу от камеры и повел меня к следующей, все продолжая говорить.
— Чтобы Падшим стать, по-настоящему Падшим, много времени должно пройти. Еда, опять же, ему нужна.
— Люди?
— Не в том смысле, как твари действуют. Самое главное здесь — магия. Эта мерзость как-то способна дар из нас вычерпывать. За этот счет
— В Падших, — понял я.
— Ага, так и есть. У того, — указал он на мрачный угол камеры, в который до сих пор цеплялся оскверненный, — шансов немного было. Деревня вдалеке, еды для него там нет. Либо бродить пошел бы по округе, либо ждал бы хозяина.
— Хозяина?
— Того, кто его осквернил черной магией. А уж какой у хозяина расчет был — одному Богу известно. Может, хотел там вроде перевалочного пункта сделать, да только мы пришли. Все, что могли уничтожили, а вот этого забрали. Чтобы понаблюдать, поизучать, а то кончаются оскверненные. Не могут без силы.
При этих словах он поднес свечу ко второй камере. Я рассмотрел распластавшийся на полу труп, который впрочем, шевельнулся и утробно замычал.
— Этот у нас разговорчивый, — улыбнулся Ситников. — Да его скверна плохо тронула, оттого и слабый такой. Человеческого в нем много осталось, а оно убивает. Представляешь, даже есть просил. Не словами, само собой, жестами.
— А вы его не кормите? Может, существует какой-нибудь способ их исцелить?
— Нельзя исцелить, — отрицательно замотал головой Ситников. — А если и есть, то он мне неведом. Пробовали разное, да только сульфары и иные артефакты впустую профукали. Коли уж на роду написано, так тому и быть.
Мы проследовали к третьей камере. Пленник здесь не лежал — сидел, облокотившись о стену. Его бледное, словно частично осыпавшееся лицо, не выражало никаких эмоций. Тусклые глаза застыли в немом укоре.
— Он живой, вообще?
— Да они все давно уже не живые, — резонно ответил Ситников. — Если душа умерла, как бы тело не трепыхалось — это уже не жизнь. Существование. Но ежели ты решишь, что он никакой угрозы не представляет и захочешь подойти ближе, то очень об этом пожалеешь.
— Понятно, он, типа, в анабиозе?
— Да нет, вон же, лежит.
— Я имею в виду, вроде спит, но если почует еду, то набросится.
— Вроде того.
— Типичный зомби, — заключил я. — С той лишь разницей, что в наших фильмах они не превращаются в Падших.
— Вроде все показал тебе, — поежился генерал-губернатор. — Пойдем, а то озяб совсем. Всем тут хорошо, только холодно. Зимой людей вместо камер приходится розгами наказывать. А то не дело, застынут еще, умрут. Но через розги разве ум появляется? Нет, — ответил он на собственный вопрос. — Шкура заживет, и опять непотребства творят. Когда же в каталажке сидят, слушают, как вода капает, как минуты в вечность растягиваются, совсем другое понимание приходит.
— То есть, Владимир Георгиевич, Вы из тех, кто считает, что тюрьмы исправляют людей?
— Тю, глупости какие, — усмехнулся Ситников. — Человека каленое железо не всегда исправляет,
Мы вернулись домой к генерал-губернатору, где и правда попили горячего чаю, после чего перешли к делам. Если быть точнее, Ситников приказал приволочь шкатулку с сульфарами и стал наказывать мне, что бы хорошего им привезти.
— Это как получится, — отозвался я. — Игорь Вениаминович уже заказал какие-то артефакты. Но Вашу просьбу я озвучу.
— Добре, — кивнул генерал-губернатор. — Только держи ухо востро с этим Максутовым. Видел я его в жизни всего раз, да мне хватило. Хитрый лис, себе на уме.
— Другие при Его Величестве бы и не остались, — пожал плечами я.
— Твоя правда. Но все же мои слова помяни.
— Пока он больше помогает. Кулон, вот, дал, который выручил.
— Запомни одну важную вещь, Николай, — посуровел Ситников. — Никто и никогда ничего не делает просто так. Я тоже раньше верил в чистоту души и праведников. Да только пожил на земле чуть побольше твоего, разное повидал. Все всегда ищут своей выгоды.
— Даже Вы?
— А чем я хуже, — пожал плечами громадный генерал-губернатор. — Именно потому мне и выгодно, чтобы с тобой ничего не случилось. Чтобы ты и дальше сюда приходил, артефакты приносил, нам помогал. Я же к тебе в друзья не набиваюсь и не пою соловьем, как мы с тобой заживем, если рука об руку пойдем.
Генерал-губернатор тяжело вздохнул, думая о чем-то своем, а после добавил.
— Думаешь, не понимаю я, что наша карта бита? Понимаю, Николай. Что может крохотная крепость супротив целого мира Падших сделать? Ничего. Покряхтеть да побрыкаться, чтобы не так позорно было умирать. Вот только к Императору и Максутову я не побегу, чтобы живот свой спасти. Прости уж, не из того теста. Ответственный я перед людьми. И костьми лягу, но их не брошу. Тьфу, разговор какой пошел, может настойки?
— Нет! — решительно поднялся я. — Да и пора мне, Владимир Георгиевич.
— Эх, вот, всем ты, Николай, хорош. Умный, честный, добрый, боец, опять же, каких поискать. Да вот только некомпанейский…
Глава 23
Возвращение прошло буднично. Ваську в конюшню, сам к Максутову. Его холуи, простите, подчиненные уже ждали меня возле Миши Хромого. Вот интересно, у них вообще нет личной жизни?
— В последнее время я езжу в бордели чуть чаще, чем к себе домой, — сказал я, входя в просторную комнату.
Опять новую. Такое ощущение, что Максутов собрался посетить все апартаменты этого заведения или познакомить меня с их убранством. Нынешний номер отличался помпезностью и размерами. Видимо, оказался предназначен для излишне тучных посетителей.
Игорь Вениаминович сегодня был будто еще более сосредоточен, чем обычно. Он сверлил меня внимательным взглядом, словно увидел нечто неожиданное. Причем явно впервые.
— Рассказывай, — повелительно сказал он, приглашая меня присесть на кресло.