Заступница - Адвокат С В Каллистратова
Шрифт:
– Что же делать дальше?
– спросил я у Софьи Васильевны.
– Ведь вас убьют!
– Будем работать, - последовал ответ, мягкий, но непреклонный.
Аресты продолжались, ЧК-ГБ планомерно "выкашивало" всех, кто хоть как-то сопротивлялся всеобщему оболваниванию. И суды, вернее, пародия на них, продолжались, однако приговоры выносили не комического свойства. Помимо традиционных судов, начали давать вторые сроки непосредственно в лагерях и тюрьмах - тем, кто, по мнению властей, "не проявил признаков исправления", то есть не терял человеческого достоинства в нечеловеческих условиях заключения. И шли документы Московской Хельсинкской группы - арест такого-то, суд над таким-то... и конца не было видно... Стучала машинка на улице Воровского, на втором этаже старинного дома, и плавали клубы табачного дыма под высоким потолком.
Весной 1982 г. грянул новый обыск. Но это было еще продолжение "увертюры". Обыски проходили по чужим "делам". На сей раз среди других и меня не обошли вниманием - явились спозаранку. Квартиру перетряхнули не слишком внимательно для первого раза, многое не нашли, но и того, что откопали, вполне хватило бы на "5 + 5", то есть для получения пяти лет лагерей и пяти - ссылки. После обыска повезли на допрос. На их вопросы я не отвечал, ссылаясь на то, что все изъятые материалы не могут иметь отношения к какому-либо уголовному делу, а вот уважаемый следователь Московской городской прокуратуры Андреев на мой вопрос: "По какому уголовному делу вы меня допрашиваете в качестве свидетеля?" - ответил: "По делу Софьи Васильевны Каллистратовой, обвиняемой по статье 190-1 УК РСФСР (распространение клеветнических измышлений, порочащих государственный и общественный строй)". У меня все внутри оборвалось - "Посмели!" Я декларировал и записал в протокол допроса собственноручно: "Считаю возбуждение уголовного дела по статье 190-1 УК РСФСР против С.В.Каллистратовой незаконным, принимать какое-либо участие в творимом беззаконии отказываюсь и требую привлечь лиц, ответственных за возбуждение уголовного дела против заведомо невиновного, к уголовной ответственности по соответствующей статье Уголовного кодекса".
Как только я вышел из здания прокуратуры, позвонил Софье Васильевне, поехал к ней и рассказал сию печальную историю. Она полушутя-полусерьезно прокомментировала: "Пора сушить сухари...", или как-то в этом роде, не берусь воспроизвести ее точный ответ.
Шел 1982 г.
– год Варфоломеевских ночей и дней, уже повальных арестов не только тех, кто говорил и писал достаточно громко, но и тех, кто пытался что-то делать в узком кругу, предавался графомании на запрещенные темы, читал и давал почитать "самиздат" и "тамиздат", просто был близко знаком с теми, кто действительно что-то делал. Работа продолжалась. И снова вереницы очередных документов Московской Хельсинкской группы, и Софья Васильевна в своем неизменном кресле - мягкая, доброжелательная и непреклонная - молча на пулеметы... Правда, призналась мне как-то, что живет относительно спокойно, но только по субботам и воскресеньям, в будние дни ждет, что придут и отвезут... (в те времена аресты по выходным дням не практиковали).
Летом 1982 г. было относительное затишье - перед бурей. Кое-кого из тех, кто еще не был арестован, благополучно выдворили на Запад, милостиво (а иногда довольно настойчиво) разрешив выезд.
Страшное наступило в конце августа. У Софьи Васильевны устроили очередной обыск, вернее, целых два - на Воровского и на Юго-Западе, где она жила у дочери, и вызвали в Московскую городскую прокуратуру. Следователь Воробьев предъявил обвинение - допрашивать и не пытался, так как Софья Васильевна отказывалась разговаривать. После этого она посетила меня в Малом Вузовском переулке - первый и, увы, последний раз. Чуть позже мы отправились на улицу Чкалова, где ждала нас приехавшая из Горького Е.Г.Боннэр. Народу было довольно много. Софья Васильевна в деталях рассказывала о пунктах предъявленного обвинения, а мы писали очередное информационное сообщение теперь уже о ней. Все было ясно, но постичь сердцем я этого не мог. Ибо в диссидентских кругах не было у меня более близкого человека. Тогда же было принято решение объявить о самороспуске Московской Хельсинкской группы. Был составлен последний документ.
На 10 сентября Софью Васильевну вызвали в Московскую городскую прокуратуру для чтения дела (в соответствии со статьей 201 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР). Я должен был ее отвезти, но рано утром ко мне явились с очередным обыском. Больше всего я переживал, что не смогу заехать за Софьей Васильевной, как обещал, но она поняла: если меня нет в назначенное время, - значит, либо обыск, либо арест. Рылись в моей квартире основательно, но львиной доли бумаг все-таки не нашли (научился я к тому времени основательно прятать рукописи). Часам к одиннадцати утра, через три часа после начала обыска, обнаружили копию последнего документа Московской Хельсинкской группы. И, видимо, очень обрадовались. Звонили по телефону из квартиры, бегали звонить из автомобиля и т. д. Как потом выяснилось, Софья Васильевна была уже в это время у следователя со своим адвокатом и начинала читать дело. Вдруг, после короткого отсутствия, следователь извинился за беспокойство и заявил, что следствие по делу прекращено на неопределенное время и все могут быть свободны. "Дело" так и не возобновили, а я по-прежнему бывал у Софьи Васильевны, встречаясь с ней просто по-дружески, и делился своими заботами. Информация о советских безобразиях на Запад все равно шла, и по-прежнему на улицу Воровского было паломничество жаждущих и страждущих... И по традиции день рождения моей дорогой Софьи Васильевны 19 сентября бурно отмечался всей диссидентской Москвой - море цветов, признательности и любви со стороны тех, кому посчастливилось ее знать...
Пять лет спустя, в ее восьмидесятилетие, я прилетел в Москву из своего четырехлетнего самоизгнания и был счастлив снова ее увидеть, обнять и расцеловать. А она была необычайно рада и счастлива увидеть многих из тех, кого и повидать уже не надеялась, кто вышел из тюрем и лагерей, с честью выдержав эти страшные испытания...
Перед моим отъездом на Запад я несколько раз виделся с Софьей Васильевной, хотя приехал в Москву всего на две недели. В последний раз мы повидались накануне моего вылета и не могли сдержать слез, хотя я был уверен, что мы еще встретимся... Не встретились... Но пребывает она незримо со мной постоянно и согревает своей любовью из глубин вечности...
Вунсокет, США
Т.Самсонова
Как нам вас не хватает!
Трудно писать о человеке, которого очень любишь и которого уже не стало с нами. Не посидишь, не поговоришь, не отдохнешь душой. А нам, в наш суровый век, этого всего очень и очень не хватает...
О Софье Васильевне я узнала в конце 60-х гг. В марте 1970 г. арестовали моего мужа (П.М.Егидеса.
– Сост.) за рукопись о вторжении наших войск в Чехословакию, и я бросилась в отчаянии искать адвоката. Первая встреча наша была заочной. Я узнала, что есть прекрасный адвокат Софья Васильевна Каллистратова, которая защищает политических, но... сейчас она больна. Так Софья Васильевна стала для меня адвокатом-легендой. О ней говорили словами, выражающими лишь превосходную степень, - умнейшая, талантливейшая, сердечнейшая, бескорыстнейшая.
А я, отчаявшаяся женщина, не имела возможности с ней договориться, но в мое, тогда очень уязвимое болью сердце она запала на всю жизнь.
Позже наше знакомство состоялось. Оказывается, она была рядом. В доме, где мы жили, по улице Удальцова, она бывала не только часто, но, по сути дела, там-то она и проводила большую часть своего времени, ибо в нашем доме жили ее дочь и внуки. В то время у нее и у меня, почти одновременно, появились внучки, у нее младшая - Галя, а у меня первая - Настя.
Галя и Настя подрастали, а мы с ними гуляли в одном дворе и встречались друг с другом как две бабушки - бабушка Гали и бабушка Насти. Так началось наше знакомство. Однако мы еще не догадывались, кто есть кто. Лишь встретившись у супругов Григоренко, мы по-настоящему нашли друг друга. И как же было радостно: рядом с тобой в одном доме живет родственная тебе душа, адвокат-легенда, чудесный человек.
А потом, потом... состоялось мое маленькое чудо. Видимо, у каждого оно случается в жизни. У меня оно связано с Софьей Васильевной. В ее лице, в наших дружеских отношениях с ней я обрела то, что делает прожитую жизнь осмысленной. Я не фиксирую свою жизнь - жила, работала, радовалась и страдала, что-то удавалось, что-то нет, как у многих. Но для меня главное кого я встретила на своем жизненном пути и кем они стали для меня. Софья Васильевна одна из тех немногих, кто стал для меня очень большим событием, светлым даром. Сначала я восхищалась, потом обрела силу, от нее исходящую, теперь - огромное желание в пожилом возрасте дойти до конца жизни с таким же достоинством, как это сумела Софья Васильевна.
День, который запомнился навсегда: 22 января 1980 г. Вечером ко мне вбежала дочь и закричала: "Мама! Андрей Дмитриевич арестован!!!" - "Не может быть", - ответила я и немедленно поднялась этажом выше, где жила Софья Васильевна. С этой минуты мы до самой поздней ночи не отходили от приемника, слушали разные "голоса". А они путались: арестовали, выслали на Запад, вот он уже в Вене... И, наконец, поздно ночью сказали, что Андрей Дмитриевич отправлен в ссылку в город Горький. Софья Васильевна глубоко вздохнула и сказала: "Завтра будут обыски..." Я схватилась за голову, так как моя квартира была полна материалами нашего "самиздатского" журнала "Поиски". Внук Софьи Васильевны Дима сказал: "Вот вам, Тамара Васильевна, рюкзак, идите, все соберите..." Поздно ночью все, что хранилось в моей квартире, было унесено и сохранено. Как я потом была рада... На следующий день утром за мной на работу приехала черная машина и увезла меня на обыск, а брать было почти нечего.