Застывшее эхо (сборник)
Шрифт:
Если считать антисемитами тех, кто согласен с шестью из одиннадцати стереотипных суждений о евреях (евреи слишком много говорят о холокосте, они более лояльны к Израилю, чем к странам проживания, они имеют слишком большое влияние на мировые финансы, на бизнес, на мировую политику, на правительство США, на СМИ, они ответственны за большую часть войн, они заботятся только о своих соплеменниках и думают, что они лучше других, их ненавидят из-за их поведения), тогда оказывается, что «более четверти жителей планеты испытывают резкую неприязнь к евреям». На Ближнем Востоке и Северной Африке таких оказывается три четверти, а в Палестинской автономии их доля зашкаливает за девяносто процентов (при этом накал антисемитизма нарастает в образованных
В Восточной Европе юдофобами показала себя примерно треть населения, зато в цивилизованной Западной Европе всего только четверть. Однако для ядра ядреной партии хватит и этого, а прочие в решительный миг снова отвернутся. Тем более что ветер века дует в паруса антисемитов: их взгляды живут и побеждают «в Интернете и массовой молодежной культуре, в частности в спорте».
А. Прозор считает антисионизм маской извечного самоопыляющегося антисемитизма, но, я думаю, это не так, ибо Израиль никому в Европе не конкурент и не настолько несчастен, чтобы требовалось защищать мировую справедливость, подыскивая для него подходящую вину. Как раз обычным людям его сила импонирует, как и всякая сила, если она не угрожает лично им, – это людям благородным, чья экзистенциальная защита строится на чувстве превосходства над быдлом, требуется защищать того, кто в данный миг выглядит слабым, если даже час назад этот слабак перебил сотню их соотечественников: ведь своим сочувствует и быдло. Левые гуманисты тоже не хотят поклоняться успеху, но в эстетический интернационал я бы все равно их не взял, потому что они поклоняются не красоте, а высоте собственного морального облика.
А рядовые люди относятся к Израилю точно так же, как мы сами относились бы к какой-то квартире в нашем подъезде, откуда каждую ночь доносятся вопли и куда каждый день вызывают то полицию, то «скорую». Возможно, в первые пять-шесть лет мы бы еще пытались разобраться, кто там прав, а кто неправ, кто агрессор, а кто жертва, но лет после десяти – пятнадцати нас начала бы раздражать и жертва: «Уладь ты это наконец или свали куда-нибудь! Из-за тебя всему дому покоя нет!» – «Так эти хулиганы после меня за вас возьмутся!» – «Ну и черт с ними, дай нам хотя бы передохнуть от вашей свалки!»
Но жертве-то кажется, что ее правота важна не только для нее самой…
«Три урока для Европы» Марка Гринберга. В брюссельском Еврейском музее убиты четыре человека, но в СМИ это убийство безоружных названо перестрелкой. Убийцу именуют французом, обходя уточнение: алжирского происхождения. Он уже успел повоевать в Сирии и вообще пройти славным путем типичного исламского террориста, но антитеррористические структуры не видели оснований ему препятствовать, пока он наконец не уложил четверых евреев. Препятствовать исламистской пропаганде для европейской Фемиды тем более затруднительно, поскольку это было бы покушением на священную свободу слова. Я, впрочем, тоже не преувеличивал бы весомость слов – они способны лишь концентрировать реально существующие интересы, прежде всего психологические, экзистенциальные. А Марк Гринберг дает Европе такие три наставления: «Во-первых, с антисемитизмом – в первую очередь с исламским, ставшим уже "нормальным" в среде мигрантов-мусульман, – ей следует бороться не на словах, а на деле». Ну и другие два подобной же глубины: мы всегда готовы разъяснять народам, среди которых живем, их подлинные интересы, и они по странной случайности всегда совпадают с нашими. Впрочем, ничего странного – ведь именно мы воплощаем интересы гуманизма и культуры, а они недостойны своих культур.
Эту горькую правду русскому народу в статье «На развалинах цивилизации» говорит Виктор Шендерович. Наши западники, правда, часто оспаривают существование отдельной русской цивилизации, но подзаголовок все равно обращен только к русским: «Мы тешим себя тем, что мы – наследники Толстого и Чехова…»
Опять «мы», хоть бы кто-то сказал: «Я…» «Парфенон русской культуры высится над нами как память о былом величии, к которому мы, здешние, уже не имеем почти никакого отношения. Кстати, и генетически тоже, потому что потомки тех, кто создавал этот плодородный слой, по преимуществу убиты или рассеяны по белу свету. Потомков убийц по понятным причинам осталось больше».
Что ж, пусть они знают, кто они есть. Только к какому «мы» все-таки причисляет себя Шендерович? К чьим потомкам – убийц или жертв? Мне уже приходилось писать, что в моем собственном семействе разделение на чистых и нечистых совершенно невозможно: пока мамина сестра тянула червонец на Колыме (за мужа-комиссара Каспийской флотилии, революционного матроса, устанавливавшего советскую власть на Кустанайщине), ее брат в составе внутренних войск сначала депортировал ингушей, а потом охотился за литовскими «лесными братьями». А лучший отцовский друг когда-то закрыл в своем местечке синагогу, а после участвовал в «выкачке» хлеба, готовя пресловутый «голодомор» начала тридцатых. А сам отец тогда же мечтал рвануть на Берлин через Польшу, и не его заслуга, что он согрешил одними только помыслами…
Зато уже в качестве ссыльного после воркутинского лагеря он с чистой совестью поучаствовал в депортации поволжских немцев в северный Казахстан и еще успел попользоваться картошкой и дровами, оставшимися от прежних хозяев, покуда и его не отправили за ними следом. А его друг тем временем тянул срок в Дальлаге, переместившись из палачей в жертвы.
Боюсь, счастливчиков, чьи близкие оказались целиком и полностью незапятнанными, в нашей стране не так уж много, – именно поэтому я вижу в истории не мелодраму, в которой беспримесное Зло сражается с таким же беспримесным Добром, но грандиозную трагедию, в которой зло рождается из превышения необходимой самообороны какого-то частного добра. Однако трагический взгляд на мир благородным людям не по шерсти – что же тогда останется от их незапятнанности?
Евгенические экзерсисы я бы на месте Шендеровича тоже оставил расистам, верующим в «генофонд». Каждый великий писатель порождается неповторимым сочетанием бесконечного количества биологических и социальных факторов, которые, однажды рассыпавшись, никогда более не соберутся снова, – то-то же потомки Толстого и Пушкина ничем себя не оказали. Даже и в более простых профессиях социальный отбор бьет не по генам, а по социальной выявленное™: если расстрелять генерала, с ним вовсе не исчезнет «ген генеральства» за отсутствием такового – наравне с генами профессорства и лауреатства.
А вот желание Шендеровича оценивать цивилизации по их способности творить красоту мне более чем по душе. Однако в устав эстетического интернационала я бы непременно включил такой пункт: никогда не говорить правду избирательно. Бросил русским в лицо, что они недостойны Толстого и Чехова, так тут же добавь, что и англичане недостойны Ньютона и Шекспира, итальянцы недостойны Данте и Микеланджело, немцы – Шиллера и Бетховена, а американцы – Фолкнера и Гершвина. Уж замахиваться, так на всю цивилизацию разом! А селективное правосудие может навести на несправедливое подозрение, что мы имеем дело не с эстетическим сопротивлением, но лишь с политиканством, со сведением счетов, маскирующимся высокими словами. Ведь нас могут даже заподозрить в зависти по отношению к хозяевам какого ни есть, но их собственного национального дома, где нам не нашлось того места, на которое мы претендуем…
Способствуют ли подобные маленькие хитрости росту антисемитизма в России? Очень незначительно, они слишком изысканны, чтобы быть замеченными массой. Подобными утонченными колкостями евреи не столько наживают врагов, сколько теряют друзей в интеллигентной среде. Реакцией которой будет не злоба, но лишь отчуждение, отказ в праве говорить от их имени «мы».
Однако соблазн неугодным резать правду-матку, а угодных обходить, по-видимому, непреодолим, как и всякое действие, в результате которого прибыль получаешь ты один, а убытки ложатся на всех. Это очень выгодно. Только некрасиво.