Затаившиеся ящерицы
Шрифт:
«Он мыслит до дури о штуке, катающейся между ног…» – я даже это знаю, загадку о крестьянине (и много-го-гое другое!), и ответ – велосипед!
Солнце растаяло за горизонтом. От прогревшейся за день земли ощутимыми волнами идёт тепло, и в то же время со стороны шоссе и речки, или ещё со стороны леса и озера, уже веет холодной сыростью…
Поглощённая особой медитацией движения и перемещёния в пространстве, своими мыслями и мечтами, не сразу заметила, что заросли вокруг сгустились, и довольно сильно стемнело. Оглядевшись, я поняла, что не знаю этого места и никогда так глубоко в подлесок не заходила. В груди возник лёгкий холодок. Тут совсем всё иное, особенно если смотреть вверх, где со сказочным скрипом качаются едва
«С тропинки-то я не сворачивала, и если не сверну, она меня и выведет обратно», – чуть сбавив скорость, поехала всё же ещё дальше. Однако через несколько метров дорожка начала резко сужаться, настолько, что холодные кленовые лапы неприятно задевали по лицу. И вновь вместо того, чтобы остановиться и осмотреться, повернуть назад, с испугу я, конечно, начала что есть мочи крутить педали!
Вокруг было уже почти полностью темно, и стало трудно следить за дорогой, и, как и предчувствовала, очень скоро я, запнувшись о какую-то ветку, рухнула вместе с «железным конём» прямо в заросли папоротника.
Кости вроде бы целы… Кое-как отплевавшись от паутины, осмотрела велосипед. Так я и знала – цепь слетела! Едрить твою коляску! – ругаюсь я в его остроумной манере, с его точностью, его подходящими случаю словами… Закрепить её, конечно, дело нехитрое (детстве я, кажется, делала это не раз!), только после руки будут в мазуте, а вытереть нечем: листья и трава, я уж знаю, помогают мало. Но раздумывать особо некогда – темнеет, десятый час уже, скоро и видно ничего не будет. Вздохнув, прислонила велик к ближайшей берёзке (подножки не было) и села перед ним на корточки. Уже хотела ухватиться за треклятую чёрно-маслянистую цепь, как вдруг совсем рядом явственно услышала голос.
Даже не голос, а такой неопределённый звук, похожий на громкий вздох. Отчего-то сразу показалось, что издать его мог только человек. В ужасе я отпрыгнула назад и, снова задев ногой торчащий над землей корень, оказалась на земле.
Когда поднялась, увидела неподалёку врытые в землю дощатые стол и лавку, которые сначала не заметила. Интересно, кто это себе место под пикничок оборудовал в такой глуши?..
Чтобы побороть приступ страха, даже начала довольно громко напевать.
There’s nothing left to try,There’s no place left to hideThere’s no greater power,Then the power of good-bye…Почему-то Мадонна, самой смешно… Только бы скорее починить велосипед!..
И снова я услышала тот же звук. Уже громче и отчетливей. Сомнений не было – совсем рядом кто-то чувствовал себя не очень хорошо.
* * *
Он стал заглядывать всё чаше. Каждый раз неожиданно, приводя меня в панику и замешательство, и хотя я под каким-то благовидным предлогом дала ему однажды свой телефон, он ни разу не позвонил. Роман к тому времени был мною прочитан несколько раз, так что к роману с его автором морально и, как мне самонадеянно казалось, физически я была подготовлена. Однако всё шло как-то очень уж неторопливо, а если точнее – практически никак. Но я была влюблена в него безумно, влюблена так, что даже кажущееся (или намеренное?) отсутствие намёков с его стороны на наши возможные более близкие отношения, меня почему-то не смущало. Я упивалась его книгой, своей любовью, она озаряла меня изнутри и я буквально сияла. Так хорошо мне не было никогда в жизни.
Книга и действительно оказалась сверх ожидания странной, ломающей устои, выворачивающей всё наизнанку, обнажающей неприглядное, но где-то в глубине… Да и созерцая автора, я подчас видела перед собой не брутального парня с жёсткой раздваивающейся бородой и в камуфляжных штанах, а маленького мальчика лет шести…
Каждый его рассказ, каждая рецензия, которые он приносил «в печать» или просто почитать, оказывали на меня какое-то экстатическое воздействие. Они пронизывали меня насквозь, как током – от любых строчек, написанных им, я испытывала ощущения безумного, неземного счастья… подобное со мной случалось впоследствии – я нисколько не преувеличиваю! – разве что при оргазме – и, признаться честно, возможностью такого сравнения я тоже обязана ему.
Рассмейтесь, смехачи! знайте же, незнайки! хотите и не хотите, нехочухи!
Может быть, всё это так и продолжалось или закончилось бы, не начавшись, если б тем дождливым летом в один из своих теперь уже весьма частых визитов он не предложил мне вместе отметить праздник города (справляемый всеми «в один и тот же час, в один и тот же день», то есть ежегодно, и конечно, что называется, широко, то есть, по сути, даже бессмысленно и беспощадно); до этого я была, как все говорят, на дне города (наверно, «На дне», как у Горького!) только один раз в детстве да регулярно перепечатывала славословно-тошнотворные отчёты на первых полосах и неизменные сопутствующие криминальные сводки «на задворках»…
С одной стороны, естественно, ничего хорошего из этого празднования не вышло, и надо было бы сразу воспринять это как некий знак, но с другой… Незадолго до массовых торжеств начался жуткий ливень, зонтов не было, мы промокли, и в итоге поехали к нему, к ним, на квартиру. С нами ещё моя подруга и его друг, да тоже не простой: герой нескольких его произведений, личность полная артистизма, но, наверное, в обиходе уже несколько чрезмерного…
Мы пили пиво, водку, потом сидр, рассматривали книги и рукописи, валявшиеся по всей пустоватой квартирке в самых неожиданных местах… Вдруг между подругой (что называется целеустремлённой – вечно строящей планы бегства из провинции и подначивающей и меня) и пьяным другом, прежде, чем он сделался совсем невменяем, случился некий конфликт на почве размышлений о том, спасёт ли красота мир, а именно: женская. Позиция Логинова по этому вопросу пришлась не по душе моей похожей на Анжелину Джоли Арине, и она психанула, ушла в душную ночь под проливным дождём. А я осталась. И оставалась четыре месяца, и пытаюсь – после всего, что было – оставаться по сей день…
* * *
Мучительные вздохи раздавались слева от меня, из-за большого куста бузины; кровавые её ягоды в наступающей темноте выглядели жутко и зловеще. Попытавшись хоть немного унять дрожь в ногах, я поразмыслила, что кому-то, вероятно, требуется помощь, и, может быть, ничего страшного не произойдёт, если я просто посмотрю, в чём дело. Осторожно, стараясь не шуметь, я пролезла через колючие ветки…
Я ожидала увидеть всё, что угодно, но только не то, что предстало моему взору: к толстенному стволу дерева грубой верёвкой была крепко привязана девушка, совершенно голая! Услышав меня, она постаралась высвободиться и пыталась закричать, но вырывался лишь сдавленный стон, потому что рот её был залеплен скотчем.
Забыв на минуту про страх, я подошла ближе. Она подняла голову, и я увидела выразительные глаза со следами размазанной вокруг них косметики. Большие, голубые, красивые… Не очень длинные волосы, тёмные, мелко вьющиеся, сбились на одну сторону, в них застряли еловые иглы и шелуха коры. На казавшемся в сумерках совсем белым теле, с застывшими уже разводами пота и грязи, отчётливо проступали длинные багровые полосы, напоминающие следы от ударов прутом, и ещё несколько заметных синяков и ссадин. На правом предплечье – меня так и пронзило, как током, будто я уже видела это – татуировка, редкая вариация пошловатого сюжета: змея, пронзённая в двух местах розой…