Затем
Шрифт:
Полтора десятка лет назад поправившееся было финансовое положение княжеского дома из-за непомерных расходов вновь резко ухудшилось, и Нагаи, однажды проявившему недюжинные способности, как и в тот раз, было поручено привести дела в порядок. Прежде всего он решил установить разницу между действительными расходами и записями в книге учёта, в частности, даже сам стал топить баню дровами, чтобы выяснить истинный их расход, день и ночь занимался только поручением князя и примерно за месяц сумел наладить ведение хозяйства. С тех пор глава клана с семьёй жили сравнительно безбедно.
Гордясь своим прошлым и не желая шага ступить за его пределы, Нагаи уверовал в то, что главное в жизни искренность и усердие.
— У
— Есть у меня эти качества, — ответил Дайскэ, — только я не знаю, как ими воспользоваться.
— Почему?
Дайскэ молчал, не зная, как это часто бывало, что ответить. Ему казалось, что искренность и усердие не есть качества, данные от природы, они могут появиться лишь в общении между двумя заинтересованными лицами при прочих благоприятных условиях, подобно тому как возникает искра, когда железо ударяется о камень. Так что дело тут не столько в собственном характере, сколько в характере самого общения между партнёрами. При плохом партнёре не возникнут ни искренность, ни усердие.
— Вы, отец, вобрали в себя всё золото премудрости «Луньюя» или, как там его, Ван Ян-мина [7] , — отсюда и ваши суждения.
— Какое золото? Что ты этим хочешь сказать?
Помолчав немного, Дайскэ продолжал:
— И сохранили это золото в первозданном виде.
Нагаи принял слова сына за весьма туманный афоризм, которыми любят щеголять не знающие жизни чудаковатые юнцы-книжники, и, преодолев любопытство, не стал ни о чем больше спрашивать.
Минут сорок спустя старик переоделся в другое кимоно, надел хакама и, сев в коляску рикши, куда-то отправился. Дайскэ проводил его до дверей и пошёл в гостиную, недавно пристроенную, убранную по-европейски комнату. Почти всё здесь — и интерьер и мебель — было сделано по специальному заказу в соответствии с эскизами Дайскэ. Верхняя часть стены, например, во всю ширину была разрисована узорами одним художником, хорошим знакомым Дайскэ. Они вместе обсуждали каждый рисунок, и Дайскэ остался доволен работой художника. Но сейчас, разглядывая рисунки, очень напоминавшие те, что можно увидеть на свитках «эмакимоно» [8] , Дайскэ почему-то не испытывал прежнего удовлетворения. «Чего-то в них недостаёт», — думал он, внимательно рассматривая фрагмент за фрагментом. Неожиданно вошла невестка.
7
«Луньюй» — одна из канонических конфуцианских книг, якобы составленная учениками Конфуция после его смерти и содержащая запись бесед Конфуция с учениками, бесед между учениками по вопросам морали, этики и норм поведения человека в обществе. Ван Ян-ми в (1472–1529) — китайский учёный-конфуцианец.
8
Эмакимоно («повесть в картинах») — иллюстрации и рисунки с кратким пояснительным текстом, издававшиеся также в виде альбомов: одно из направлений японской средневековой живописи.
— Вы здесь? — удивилась она и тут же спросила: — Вам не попадался мой гребень?
Гребень оказался на полу возле ножки дивана. Невестка объяснила, что накануне дала его поносить дочери, а та куда-то задевала, и никак нельзя было найти. Говоря это, невестка воткнула гребень в узел на затылке, другой рукой придерживая волосы, и, подняв на Дайскэ глаза, насмешливо сказала:
— Скучаете?
— Да вот, пришлось выслушивать наставления отца.
— Опять? Часто же он вас ругает. Ведь только что вернулся из поездки, и уже… Да и вы
— Я ведь ни в чём ему не перечу, веду себя сдержанно.
— Это-то и плохо. Поддакиваете, а сами всё мимо ушей пропускаете.
Дайскэ промолчал, лишь криво усмехнулся.
— Сядьте, пожалуйста. Я хочу поговорить с вами, — сказала Умэко, садясь на стул напротив Дайскэ. Но Дайскэ продолжал стоять, разглядывая невестку, смуглую женщину с густыми бровями и тонкими губами, очень стройную.
— Какой у вас красивый воротник, просто удивительный!
— Вы находите? — Умэко наклонила голову и, скосив глаза, посмотрела на воротник, — Только на днях купила.
— Великолепный цвет.
— Ну ладно, всё это не важно. Сядьте же!
— Ну вот, сел, — сказал Дайскэ, опустившись на стул.
— За что же вас сегодня отругали?
— Толком не знаю. Могу лишь сказать, что преклоняюсь перед способностью отца столь самозабвенно служить обществу и государству, чуть не с восемнадцати лет и поныне, ни на день не дав себе отдыха.
— Благодаря усердию он и достиг такого положения.
— И я бы служил усердно, если бы знал, что наживу такой капитал, как нажил он.
— Ну и беритесь за дело. Но я знаю, вы хитрый! Вам бы хотелось зарабатывать деньги, лёжа в постели.
— Я вообще не знаю, как их зарабатывают, ни разу не пробовал.
— Зато, как их тратят, вы знаете.
— Вам что-нибудь брат говорил?
— Ничего он не говорил, потому что давно махнул на вас рукой, только удивляется.
— Суровый он всё же. Но ещё более достойный, чем отец.
— Почему же это?.. Нет, вы просто несносны. Снова льстите… С серьёзным видом насмехаетесь над людьми. Скверная привычка!
— Неужто правда?
— Вы ещё сомневаетесь? Хоть бы призадумались, когда вам говорят подобные вещи. Ведь это вас касается.
— Стоит мне прийти сюда, как я превращаюсь в точную копию моего Кадоно. Даже подумать страшно!
— А кто это Кадоно?
— Сёсэй, который у меня живёт. На всё у него один ответ: «Неужто правда?», или: «В самом деле?»
— Да? Забавно!
Дайскэ помолчал, глядя поверх Умэко на безоблачное небо, видневшееся между занавесками, и высокое дерево вдали. Концы его веток, сплошь усеянных коричневатыми почками, будто скрытые густой сеткой дождя, казались окутанными лёгкой дымкой и сливались с небом.
— Отличная погода! Поедемте куда-нибудь полюбоваться цветением вишни?
— Непременно. А теперь рассказывайте.
— Что рассказывать?
— Что вам говорил отец.
— Разное говорил, всего по порядку и не расскажешь. Память у меня никудышная.
— Не притворяйтесь… Я ведь знаю, что он…
— Вот вы и расскажите.
— Вас не переговоришь. — Умэко поджала губы.
— Да и вы в долгу не остаётесь… Кстати, почему в доме так тихо? Как дети?
— Дети в школе.
В комнату заглянула молоденькая, лет семнадцати, горничная. «Хозяин просит госпожу к телефону», — сказала она и продолжала молча стоять, видимо, дожидаясь ответа. Умэко тотчас встала. Дайскэ хотел выйти вслед за невесткой из гостиной и тоже встал, но она его остановила:
— Подождите меня. Нам ещё нужно поговорить.
Дайскэ обычно несколько иронически относился к повелительному тону невестки. Он сказал ей, чтобы не торопилась, сел и снова принялся разглядывать рисунки на стене. Силой собственного воображения он попытался изменить их. И через некоторое время ему стало казаться, будто глаза его излучают краски, которые, взмыв вверх, тут же плотно пристают к стене. Люди и деревья на рисунках постепенно меняли свой облик, и Дайскэ наконец как бы удалось заново нарисовать то, что было ему не по вкусу. Теперь он сидел, охваченный восторгом, среди самого удивительного сочетания красок, какое только мог вообразить. Но тут вернулась Умэко, и видение исчезло.