Затерянные в смерти (сборник)
Шрифт:
– За тебя! – произнесла я, прежде чем сделать последний глоток вина. – За твой проект на ближайшие десять-двадцать лет.
– За нас, – поднял стакан с пивом Сэм.
Надеюсь, он не рассчитывает, что я стану помогать с капитальным ремонтом бунгало? Мне больше нравилось мечтать о том, как Сэм и Бенни будут приезжать сюда на выходные, делать всякие мужские дела, общаться как мужчина с мужчиной, а мамочка останется в городе, чтобы поработать спокойно. Может быть, так мне удастся добиться настоящего успеха. Да и заработать побольше.
Сэм отлично выглядел накануне вечером в своем фраке фокусника и еще лучше
– Но главное, за тебя, Лори, – продолжал Сэм. – За то, что ты – настоящее сокровище.
– Спасибо, – ответила я с напускной скромностью.
Скромность действительно была притворной. Накануне вечером мне вручили премию «Шэнан энд Льюис» за лучшую сделку года, а сегодня утром Ронни Льюис сообщил о моем повышении. Мне предстояло работать старшим менеджером по инвестициям. Про меня вполне можно было сказать, что я сейчас на гребне успеха и что мне есть чем гордиться. Не стоило только забывать, что гордыня предшествует падению. Все, что произошло дальше, доказало это в самом прямом смысле.
Но тогда я была преисполнена сознанием собственного успеха. Наполнена им по самые уши.
– Похоже, кто-то уже готов лечь в кроватку.
Я подумала, что Сэм имеет в виду меня. То есть читает мои мысли. Читает по-настоящему, а не только притворяется, как во время своих выступлений в качестве иллюзиониста.
Но в этот момент Бенни заворочался у меня на коленях и заявил, что спать ему нисколечко не хочется.
– Мам! – вдруг громко произнес он. – А можно нам завести собаку?
Значила ли что-нибудь эта невинная фраза? А мой отказ?
– Нет, малыш, собаку мы заводить не будем! – не задумываясь, сказала я, потому что это было абсолютно невозможно. Мы никак не могли позволить себе собаку: мы были слишком заняты. К тому же у меня была аллергия.
Но сейчас меня терзают сомнения. Ведь это было последнее, о чем попросил меня сын. Мой маленький, любимый пятилетний сын.
Была еще последняя просьба Сэма – внести в дом стул. Но ни я, ни шезлонг в дом так и не вернулись.
В следующий момент зазвонил мой мобильный телефон.
– Не отвечай! – предложил Сэм.
Я посмотрела на экран.
– Придется ответить. Это Ронни.
Сэм скорчил гримасу, которую мне уже приходилось видеть на его лице раньше (и игнорировать, чтобы не ссориться), и начал вставать, вытягивая над головой свои длинные руки и шлепая босыми ногами по воде.
– Ну что ж, малыш, – отец и сын потянулись друг к другу.
Засунув под мышку складной стул, Сэм подхватил Бенни другой рукой. И, несмотря на то что руки были заняты, исхитрился достать пустую банку из-под пива из-за уха сынишки.
– Эй, парень, да ты уже пьешь пиво?
И Бенни – самый благодарный папин зритель – тихонько захихикал, радостно реагируя на невинный обман.
– Привет, Рон! – произнесла я одновременно с Сэмом, который шутливо напомнил мне, чтобы я не забыла свой стул.
Я улыбнулась, глядя, как Сэм бредет к берегу по воде, доходившей ему до щиколоток. А потом Рон заговорил о проекте «Потомак Эйри», и я перестала смотреть на Сэма. Последние воспоминания о муже и сыне: Сэм ставит Бенни на землю, и мальчик бежит по заросшей
Еще один момент, который хотелось бы прожить по-другому, если бы можно было вернуться во времени назад.
Рон весьма красноречив, и наш разговор продолжался минут пятнадцать. Чуть больше – чуть меньше… сейчас уже не скажу точно: кое-какие детали начинают стираться из памяти. Я помню, как решила не надевать пляжные тапочки, чтобы пройти двадцать ярдов, отделявших меня от воды. Я помню, как встала и сложила свой стул. Скорее всего, в одной руке у меня были тапочки, пустой бокал из-под вина и сотовый телефон. А в другой стул. И почему я не положила телефон в карман? Именно в тот вечер линия моей жизни сделала крутой поворот, именно в тот момент я стояла на перепутье – не знаю, какие еще подобрать слова, чтобы описать этот момент. Телефон. Бьющееся сердце моей профессиональной жизни. Почему я не положила его в карман?
Но я не положила, и он вдруг выскользнул из пальцев, как живая рыба.
Думаю, я потянулась за телефоном. Точно не помню, но должно было быть именно так. Может быть. Перед этим я выронила все остальное, что держала в руках, – тапочки, бокал, стул. Кто знает? Если бы я несла Бенни, возможно, могла бы бросить и его…
Ну, это уж слишком. Нет! Конечно, нет!
Последнее тактильное ощущение, которое я помню весьма отчетливо: длившееся секунды, но показавшееся долгим, как вечность, скольжение ноги по гладкому, скользкому камню. Дальше наступила темнота. И пустота.
Как это было
Сколько же прошло времени? Я слышала потом, что два месяца, но это не совсем верно. Я провалилась туда, где вообще не было времени. И ничего не было. Совсем. Но позже – через неделю? через три недели? через пять? – по висевшему передо мной матовому черному занавесу начала пробегать рябь. Словно весь мир был закрыт от меня теперь уже не толстыми, а тонкими шторами. Нет, пожалуй, это не совсем так. Первым чувством, которое начало ко мне возвращаться, был слух. Слух, а не зрение. Поэтому лучше сравнить изменившееся ощущение с разницей между звуком в электронных наушниках и полной тишиной, как в специальных фланелевых наушниках Бенни, которые надевали на мальчика, укладывая спать, чтобы заглушить звуки.
Звук вместо полной тишины. Какое это было счастье! Сначала фрагменты слов. Знаете, как это бывает… Закрываешь книжку, гасишь свет и готовишься заснуть, а обрывки фраз и ритм написанного автором продолжают звучать у тебя в голове еще несколько секунд, пока окончательно не проваливаешься в сон. Если же удастся проснуться и сосредоточиться на любой из таких фраз, она окажется полной бессмыслицей. Что-то в этом роде происходило со мной.
Долетали еще обрывки музыки, отдельные аккорды, которые я не могла узнать. Так бывает, когда слишком быстро переключаешь радиоканалы. И голоса. Сначала совсем чужие, потом – слава богу! – голос Сэма. Именно в этот момент я начала выздоравливать. И надеяться. Впрочем, это одно и то же. Я не всегда понимала, что он говорит, особенно вначале. Он мог бы с таким же успехом говорить по-итальянски. Но смысл был неважен. Главное – его голос. Веревка, которую бросили утопающей.