Затерянные во времени (сборник)
Шрифт:
— Как скоро выяснится, смогу ли я встретиться с вашими соотечественниками? — спросила она.
Он полагал, что о результатах анализов сообщат на следующее утро.
— А как насчет моих друзей? — продолжала она.— Что с ними происходит?
Она надеялась, что он снова включит телевизионную панель, но, похоже, ему такая мысль даже в голову не пришла.
— Машины присматривают за ними,— сказал он.
— И что, по-вашему, что они сделают?
— Они собираются отправить их обратно в самом скором времени.
— Что?!
— Конечно. Ваши друзья не смогут мирно ужиться с нашими машинами. Они их не понимают. И с нашими
Он стоял у окна. Солнечный свет падал косо. Промежутки между зданиями погрузились в густую тень, а сухой красный песок все еще искрил, словно дрожа.
— Как раса...— повторила Джоан.— Но вы? Что думаете вы, как человек, Вейган?
Он с грустной улыбкой повернулся к ней.
— Я не столько думал, сколько чувствовал — чувствовал историю.
— Историю?
— Муки роста более молодых цивилизаций. Марс, знаешь ли, не всегда был старым. В его отрочестве на нем царили амбиции, войны, победы, поражения и, прежде всего, надежды. Это был прекрасный мир. В нем были деревья, животные, цветы; времена года, когда появлялись листья, и времена года, когда они опадали; жили миллионы мужчин и женщин. У нас была история...
Но потом, очень много тысячелетий назад, Марс начал стареть. Воды становилось все меньше и меньше; это объединило нас. Впервые в истории все нации работали сообща и построили великие каналы, которые много поколений сохраняли плодородие нашей почвы. Но это была лишь временная победа. Всегда оставались клочья пустыни, и с течением времени они разрастались, словно злокачественная опухоль. Они оттесняли жизнь, и растительность теперь сохранилась только по берегам каналов.
Воздух становился все более разреженным. Он постепенно улетучивался в космос, жизнь под открытым небом для животных стала невозможной. Мы пытались тем или иным способом отсрочить конец, цепляясь за существование до последнего, как всегда цепляется жизнь. Со временем все приходит к концу. Через несколько сотен миллионов лет само солнце вспыхнет в последний раз и погаснет, и тогда исчезнут все следы жизни в солнечной системе... И все же мы, рассудку вопреки, боролись, пытаясь сохранить себя еще на несколько поколений. Итак, несмотря на все, что мы совершили, и все, что знаем, мы постепенно подошли к концу. Нас становится все меньше и меньше; и немногие выжившие должны проводить всю жизнь в собственноручно построенной тюрьме.
Я думал о том, что мы утратили, обо всем, что есть у вас. И о вещах, которых у меня не было никогда. Мы прирожденные старцы. Я никогда не знал радости, энергии и амбиций, которые присущи юности. И все же я осознаю эту утрату и чувствую себя лишенным наследия. Вы можете мечтать о собственном будущем и будущем своих детей: мы же можем мечтать только о прошлом. Я думаю, что мне следует удовлетвориться этим малым, как довольствуются глубокие старики, но не могу. Я увидел людей вашей расы и ревную к ним. Рассудку вопреки, я негодую на судьбу, которая забросила меня в умирающий мир, где существование лишено неожиданностей. Во мне словно вновь ожило нечто забытое. И зашевелилось какое-то незнакомое чувство или, возможно, пустое желание, которое не может сбыться. У меня такое ощущение, что я мог бы воскликнуть: «Дайте мне жизнь! Разрешите пожить прежде, чем умру».
Он умолк и снова посмотрел на нее, внимательно вглядываясь в лицо.
— Вы не понимаете... не можете понять. В вас бродит юность; она поднимается в ваших жилах, как, бывало, в наших деревьях сок. Она расцвечивает все ваши мысли, это надежда, это чувство будущего. Даже когда вы состаритесь, то не почувствуете той усталой сухой бесплодности, от которой не можем избавиться мы.
— И все же,— мягко произнесла Джоан,— вы сейчас говорите так, словно в жизни вас больше не ждет ничего хорошего. Раньше вы говорили так, словно забыли про эмоции, и все же сейчас...
— Да. Я почти забыл о них. Мы должны о них забыть в этом мире... Вы говорите сейчас с ненастоящим Вейганом. Перед вами более молодой Вейган; тот Вейган, который мог жить миллион лет назад. Тот Вейган, который не смеет сейчас существовать, чтобы не умереть от отсутствия надежды.
Это сделали со мной вы. Вы и те другие, что явились с вами. Но, в основном, вы, лично вы, Джоан. Вы позволили мне мельком взглянуть на иную жизнь, увидеть людей, которые живут. В вас и вокруг вас есть какой-то — как бы это сказать? — какой-то дух. Это жизненная сила молодых особей, тянущихся в неизведанное, все еще восходящих на непокоренные пики жизни. Мы же давным-давно перевалили эти пики и тысячи лет спускаемся с вершин. Однако осталась вещь, которая взывает от вас ко мне и ворошит те останки Вейгана, который в давно забытые века радостно карабкался на пики, ничего не зная о ждущем его по другую сторону бесплодии. Эта вещь заставляет меня думать, что, вопреки всему, конец — это не только холодный вселенский шлак. Я теперь чувствую, что сама жизнь — достижение, и хотел бы умереть, как те люди в ракете. По крайней мере, те, прежде чем умереть, познали надежду.
Джоан не знала, что ответить. Она почти не обращала внимания на его слова, их значение не доходило до нее, но глазами она видела куда больше того, что он сказал. Он взял ее за руки, и его пальцы чуть дрожали. Его широкая грудь поднималась и опускалась от участившегося дыхания. У нее возникло чувство, словно ожил мужской манекен.
— Вы! — прошептал он.— Вы на короткое время оживили меня. Вы раздули искру, которая почти погасла, и мне от этого больно, Джоан. Мне от этого больно...
Глава 22
Осада снята
Дуган щелкнул выключателем, и запасная лампа установленного у окна прожектора погасла. Он схватил бинокль и навел его на группу, занимавшую бархан неподалеку от кустов. Несколько минут он наблюдал за вспышками куска металла в руке человека. Затем опустил бинокль, передал лампой прожектора знак «сообщение принял» и повернулся к остальным.
— Они говорят, что запаса воздуха у них хватит еще на восемь часов,— сказал он.
Четверо космонавтов переглянулись.
— Ну, а мы можем что-нибудь сделать? — спросил доктор.
— Будь я проклят, если способен что-то придумать,— пробормотал Дейл.
Фрауд посмотрел в сторону группы на бархане. В сухом воздухе удалось даже на таком расстоянии различить фигуры четырех русских и кольцо окружающих машин.
— Я чувствую себя чуточку свиньей,— произнес он.— Чисто человеческая порядочность предполагает, что их следовало предупредить. А вместо этого я лишь поощрял Караминова лезть, очертя голову, в эту передрягу.