Затерянный город Z. Повесть о гибельной одержимости Амазонией
Шрифт:
В первые годы существования общества самым ярким воплощением эксцентричности и отваги его членов служил сэр Фрэнсис Гальтон. Этот кузен Чарльза Дарвина был вундеркиндом и к четырем годам уже выучился латыни. В дальнейшем он сделал громадное количество изобретений. В их числе был вентилируемый цилиндр; аппарат под названием «освежитель нервов», периодически увлажнявший его голову, чтобы он не уснул во время своих нескончаемых штудий; подводные очки; а также особый паровой двигатель с вращающимися лопастями. Он страдал от периодических нервных срывов («мозговых растяжений», как он их именовал) и был одержим маниакальной жаждой измерить и подсчитать практически все на свете. Он количественно оценивал: чувствительность слуха животных (с помощью своей трости, способной издавать почти неслышный свист); эффективность молитв; среднюю продолжительность жизни представителей всевозможных профессий (у адвокатов — 66,51; у врачей — 67,04); точную длину веревки, необходимую для того, чтобы сломать шею преступнику, но не лишить его головы; а также уровни скуки (на заседаниях Королевского географического общества он измерял интенсивность ерзания каждого участника собрания). К сожалению, Гальтон, как и многие его коллеги, был убежденным расистом и пытался измерить уровень умственного развития человека, а позже прославился как отец евгеники.
В иные времена его мания измерения могла бы сделать Гальтона обычным сумасшедшим. Но, как однажды заметил биолог-эволюционист Стивен Джей Гулд, «никто не выразил зачарованность этой эпохи числами так, как это сделал прославленный кузен Дарвина». И не было места, где эту страсть разделяли бы сильнее, чем в Королевском географическом обществе. В 1850-х Гальтон, получивший в наследство достаточно денег, чтобы не обременять себя заурядной службой, вступил в общество и, при его поддержке и руководстве, занялся исследованием Южной Африки. «Мною овладела тяга к странствиям, — писал он, — я был точно перелетная птица». Он наносил на карту и документировал все, что мог: широты и долготы, топографию, животных, климат, племена. Вернувшись со славой, он получил золотую медаль Королевского географического общества — самую престижную награду в этой области. В 1854 году Гальтон был избран в правление общества, где на протяжении следующих четырех десятилетий занимал самые разные посты, в том числе — почетного секретаря и вице-председателя. Гальтон и его отряд (сплошь мужчины, только в конце XIX века незначительным большинством голосов удалось принять в общество двадцать одну женщину) начали атаку, как писал Джозеф Конрад о таких солдатах географии, «с севера и юга, с востока и запада, завоевывая клочок правды там, клочок правды здесь, а иногда бесследно исчезая, будучи поглощены той тайной, которую их сердца столь настойчиво желали раскрыть».
— Какие материалы вы ищете? — спросила меня одна из архивисток.
Я уже спустился в небольшой читальный зал, располагавшийся в подвале. Книжные полки, залитые искусственным светом, ломились от путеводителей, атласов и переплетенных экземпляров «Протоколов заседаний Королевского географического общества». Большую часть коллекции общества, включающей в себя свыше двух миллионов карт, ценных предметов, фотографий и отчетов об экспедициях, несколько лет назад перенесли из этих, как их называли, «диккенсовских условий» в кондиционированные катакомбы, и я видел, как сотрудники снуют туда-сюда, входя в них через боковую дверь и выходя обратно.
Когда я сказал архивистке, что разыскиваю бумаги Фосетта, она бросила на меня озадаченный взгляд.
— Что такое? — спросил я.
— Видите ли, многие из тех, кто интересуется Фосеттом, несколько… как бы вам сказать…
Она исчезла в катакомбах, и ее голос затерялся вдали. Ожидая ее возвращения, я пролистал несколько отчетов об экспедициях, организованных при поддержке общества. Один из них описывал путешествие 1844 года, возглавляемое Чарльзом Стартом и его помощником Джеймсом Пулом: они обследовали австралийскую пустыню в поисках мифического внутреннего моря. «Жара здесь настолько сильна, что… волосы у нас перестали расти, и ногти стали хрупкими, как стекло, — писал Старт в дневнике. — Всех нас поразила цинга. На нас обрушилась жестокая головная боль, ломота в суставах, у нас распухли десны, и в них появились язвы. М-ру Пулу делалось все хуже и хуже; наконец кожа на его мышцах почернела, и он перестал владеть нижними конечностями. 14-го числа он внезапно скончался». Внутреннего моря в Австралии никогда не существовало, и эти отчеты показали мне, сколь многое в географических открытиях основано на тактических ошибках и фантазиях — на неудачах, а не на успехе. Может быть, общество и покорило мир, но лишь после того, как мир покорил его членов. В длинном списке тех, кого общество принесло в жертву, Фосетт попадает в особую категорию — и не живых, и не мертвых, или, по выражению одного писателя, «живых мертвецов».
Вскоре архивистка вернулась из хранилища с полудюжиной папок в обложках из крапчатой кожи. Когда она положила их на стол, с них полетела лиловатая пыль.
— Придется вам надеть вот это, — сказала она, передавая мне пару белых перчаток.
Натянув их, я раскрыл первую папку: из нее вывалились желтоватые, ломкие от ветхости письма. На страницах видны были слова, написанные невероятно мелким и косым почерком, выведенные слитно, точно в шифровке. Это был почерк Фосетта. Я взял один из листков и расправил его на столе перед собой. Письмо датировалось 1915 годом и начиналось так: «Дорогой Ривз». Имя было знакомое, и я открыл один из справочников Королевского географического общества и просмотрел именной указатель. Эдвард Эйрст Ривз работал куратором картографического отдела общества с 1900 по 1933 год.
В папках хранилась переписка Фосетта с сотрудниками общества более чем за два десятилетия. Многие из посланий были адресованы Ривзу или сэру Джону Скотту Келти, который являлся секретарем КГО с 1892 по 1915 год, а позже стал его вице-председателем. Кроме того, здесь имелось огромное количество писем от Нины, правительственных чиновников, путешественников и друзей, которых тревожило исчезновение Фосетта. Я знал, что у меня уйдет несколько дней, если не недель, на то, чтобы посмотреть все, но я был в восторге. Вот она, карта, которая поможет мне проследить за жизнью Фосетта, а может быть, и за его смертью.
Я поднес одно из писем поближе к свету. Оно датировалось 14 декабря 1921 года. В нем говорилось: «Нет почти никаких сомнений, что в этих лесах таятся следы забытой цивилизации самого неожиданного и удивительного свойства».
Открыв свой журналистский блокнот, я стал делать записи. В одном из писем упоминалось, что некогда Фосетт получил «диплом» КГО. Прежде мне нигде не попадались сведения о том, чтобы общество выдавало кому-то дипломы, и я спросил у архивистки, почему Фосетт был им награжден.
— Вероятно, он участвовал в одной из учебных программ общества, — ответила она. Подойдя к одной из полок, она стала рыться в журналах. — Да, вот здесь написано. Судя по всему, он закончил полный курс обучения примерно в тысяча девятьсот первом.
— Вы хотите сказать, что он прямо-таки пошел учиться на путешественника?
— Думаю, можно выразиться и так.
Глава 6
Ученик
Фосетту не хотелось опаздывать. Было 4 февраля 1900 года, [29] и ему надо было всего лишь добраться от своей гостиницы в Редхилле, Сюррей, до дома № 1 по Сэвил-роу, что в лондонском районе Мэйфэйр, однако ничто в городе не двигалось — а точнее, все в городе, казалось, пребывало в непрестанном движении. Ходячие рекламы. Мальчишки — разносчики мясников. Клерки. Конные омнибусы. И странный зверь, постепенно завоевывающий улицы, распугивающий лошадей и пешеходов, торчащий у каждой обочины: автомобиль. Первоначально закон предписывал водителям двигаться со скоростью не более двух миль в час, причем впереди должен был идти специальный сигнальщик с красным флажком, однако в 1896 году максимально допустимая скорость была увеличена до четырнадцати миль в час. И повсюду, куда ни смотрел Фосетт, новое и старое, казалось, постоянно враждовали: электрические огни, рассеянные по модным гранитным улицам, и газовые фонари, стоящие на большинстве вымощенных булыжником углов и слабо поблескивающие в тумане; подземка, мчащаяся под землей, точно одна из научно-фантастических придумок Эдварда Фосетта, и велосипеды, которые всего несколько лет назад были самым прогрессивным видом транспорта на здешних дорожках и которые уже успели устареть. Казалось, соперничали даже запахи: традиционная вонь конского навоза и новейшая бензиновая. Фосетт словно заглядывал одновременно в прошлое и в будущее.
29
Дата установлена по письму министерства обороны 1901 года, адресованному секретарю Королевского географического общества; местоположение гостиницы упомянуто у Ривза в его «Воспоминаниях географа». (Примеч. автора)
С тех пор как он четырнадцать лет назад уплыл из Англии на Цейлон, Лондон, пожалуй, стал более многолюдным, более грязным, более современным, более богатым, более бедным, более… во всем — более, более. Имея свыше четырех с половиной миллионов жителей, Лондон являлся самым крупным городом в мире — больше Парижа или Нью-Йорка. Девчонки-цветочницы кричали: «Все, что растет, все, что цветет!» Мальчишки-газетчики вопили: «Уж-жасное убийство!»
Проталкиваясь сквозь толпу, Фосетт наверняка изо всех сил старался уберечь одежду от попадания сажи, летевшей из угольных печей, смешивавшейся с туманом и дававшей особый лондонский сорт копоти — неистребимое черное вещество, проникавшее повсюду; даже замочные скважины в домах здесь закрывали металлическими пластинками. И потом, был еще и конский навоз — «лондонская грязь», как его вежливо называли, — и, хотя его и собирали уличные мальчишки, продавая потом всем в округе, шляясь от дома к дому и нахваливая его как удобрение для садов и огородов, он был практически повсюду, куда бы ни ступал Фосетт.
Фосетт свернул на изящную улицу в районе Барлингтон-гарденз, вдалеке от публичных домов и фабрик ваксы. На углу виднелся красивый каменный дом с портиком. Это и был дом № 1 по Сэвил-роу. Фосетт разглядел крупную надпись: «Королевское географическое общество».
Входя в этот трехэтажный дом (общество еще не переселилось поближе к Гайд-парку), он понимал, что вступает в своего рода заколдованное царство. Над парадной дверью имелось окно в форме фонаря-полушария; на каждом его стекле были изображены параллели и меридианы. Должно быть, Фосетт прошел мимо кабинета старшего клерка и его двух помощников и мимо лестницы, ведущей в зал заседаний, прежде чем очутился в помещении со стеклянной крышей. Проникавшие сюда пыльные лучи солнечного света освещали глобусы и таблицы. Это была картографическая, и в ее дальнем конце, на возвышении, обычно восседал человек, которого и искал сейчас Фосетт: Эдвард Эйрст Ривз.