Затерянный город Z. Повесть о гибельной одержимости Амазонией

Гранн Дэвид

Фосетт так никогда и не согласился взять ее с собой в джунгли. Однако Нина признавалась в письме другу, что свято верит в «равенство… между мужчиной и женщиной». Она поощряла Джоан в упражнениях на выносливость и рискованных развлечениях вроде заплывов в бурном море на дистанцию в несколько миль. Она писала Келти о его крестнице: «Может быть, настанет день, когда она стяжает лавры Королевского географического общества как женщина-географ — воплотив в жизнь амбициозную мечту, которую ее мать столь долго и тщетно лелеяла!» (Фосетт также призывал Джоан, как и всех своих детей, заниматься крайне рискованными вещами. «Папочка нас безумно веселил, потому что он не осознавал опасность, — позже вспоминала Джоан. — Хотя ему следовало бы. Он вечно подбивал нас лазать по крышам и забираться на деревья… Однажды я упала и повредила себе шейный позвонок, после чего две недели провалялась в постели в жестоком бреду. После этого случая шея у меня так и осталась слегка искривленной».)

Но больше всего жаждал походить на отца Джек. «Судя по всему, мой маленький Джек пройдет, мужая, ту же стадию, что и я, — однажды гордо заметил Фосетт. — Его уже захватывают наши рассказы про Галла-пита-Галла». Фосетт писал и иллюстрировал для Джека всякие истории, изображая его юным искателем приключений, и, когда Фосетт бывал дома, они все делали вместе — совершали походы, играли в крикет, ходили под парусом. Как вспоминает одна родственница, «он души не чаял» в Джеке.

В 1910 году, когда Джек поступил в школу-интернат вместе с Рэли Раймелом, Фосетт послал ему стихи «из далекого дикого края». Стихотворение называлось «Джек идет в школу», и в нем говорилось, в частности, следующее:

Не забывай нас, маленький храбрец,В тебя мы верим, мама и отец,Будь храбр как лев, но знай: есть доброта,Со злом сражаться будь готов всегда…Не забывай: ты джентльмен, дружок,Бесстрашен будь, покинув свой порог.Жизнь коротка, а мир — он так широк,Мы лишь морщинка в океане дней,Так наслаждайся жизнью от души,Вбирай в нее все, что лежит вокруг,Но помни: ты же джентльмен, мой друг.Придет пора — и с гордостью опятьМы годы детства будем вспоминать.

Тогда же, в отдельном письме, адресованном Нине, Фосетт говорил о характере сына и о его будущности: «Думаю, из него вырастет вожак, может быть — оратор; человек всегда независимый, дружелюбный, гибкий, возможно, он далеко пойдет… клубок нервов — неутомимой нервной энергии — лучший из мальчиков — способный на крайние поступки — чувствительный и гордый — дитя, которого мы так жаждали и которое, думаю, мы породили ради некой пока сокрытой от нас цели».

Между тем слава о подвигах Фосетта-путешественника начинала распространяться все шире. Хотя в его деяниях не хватало каких-то всем понятных достижений в чистом виде, — для этого ему надо было бы, к примеру, дойти до Северного полюса или взобраться на вершину Эвереста, — экспедиции в Амазонию способны были затмить подобные триумфы: ни один человек до сих пор не покорил ее, а Фосетт, буквально по дюйму продвигаясь в глубину джунглей, следя за изгибами рек и горных хребтов, классифицируя редкие виды и изучая туземцев, сделал для исследования этого региона столько, сколько не удавалось больше никому. Позже один журналист заметил: «Вероятно, он был самым выдающимся в мире специалистом по Южной Америке». Уильям С. Барклай, член КГО, отзывался о Фосетте так: «Я много лет считал его одним из лучших специалистов в этой области, какие когда-либо жили на свете».

Он совершал свои подвиги в ту эпоху, когда Британия, после смерти королевы Виктории и с подъемом Германии, начала беспокоиться о судьбе своей империи. Эти сомнения усугублялись тем фактом, что, как заявлял один английский генерал, 60 % юношей в стране по своим физическим кондициям не годны к военной службе; прибавьте к этому лихорадочную тревогу, возбуждаемую многочисленными апокалиптическими романами, в числе которых был «Анархист Хартман, или Кошмар в большом городе», написанный Эдвардом, старшим братом Фосетта. Этот популярнейший в свое время фантастический роман, опубликованный в 1893 году, описывал подпольную ячейку анархистов (страдающих «недугом, возросшим из слишком изнеженных форм цивилизации»), которые изобретают летательный аппарат под названием «Аттила» — прообраз будущих аэропланов — и, в сцене, предвосхитившей немецкий блицкриг Второй мировой, бомбят с него Лондон. («Бельведеры зданий Парламента падали, а их стены рушились в разные стороны, когда между ними разрывались бомбы».) общественность была так обеспокоена состоянием викторианского человека, что правительство даже создало специальный следственный орган — Межведомственный комитет по вопросам физической деградации.

Пресса ухватилась за достижения Фосетта, изображая его в образе одного из героев его собственного детства и поднимая его на щит в качестве идеального противовеса общенациональной неврастении и безволию. В одной из газет провозглашалось: «Соблазн непознанных краев не утратил своей власти над людьми бесстрашными и изобретательными — тем характером, который столь замечательно воплощает собой майор Фосетт». Один журнал призывал детей подражать ему: «Вот истинный скаут, примеру которого вы должны следовать! Он отбрасывает всякие мысли о собственной безопасности и комфорте, чтобы выполнять долг, который на него возложен».

В начале 1911 года, на лекции в Королевском географическом обществе, где он представлял свои открытия, десятки ученых и путешественников со всей Европы заполнили зал, желая лицезреть «амазонского Ливингстона». Жестом пригласив его выйти вперед, Леонард, сын Чарльза Дарвина, ставший теперь председателем общества, рассказал, как Фосетт наносил на карту «территории, куда не заходил прежде ни один европеец» и плыл вверх по рекам, по которым «никто прежде не поднимался». Дарвин добавил, что Фосетт показал: остались еще на Земле места, «где исследователь может продвигаться вперед, демонстрируя упорство, энергию, отвагу, умение предвидеть, — все качества истинного первооткрывателя тех времен, которые ныне уходят в прошлое».

Хотя Фосетт частенько заявлял, что «не особенно ищет славы», ему явно льстило такое внимание. (Среди его хобби было вырезание и наклеивание статей о себе в специальный альбом.) Показывая начерченные им карты, а с помощью «волшебного фонаря» — слайды с изображением джунглей, он объявил собравшимся:

Я надеюсь, что широкое распространение известий об этих исследованиях может привлечь других любителей приключений в эту незаслуженно забытую часть света. Но следует помнить о том, как велики трудности, о том, как длинен список случившихся в тех краях трагедий, ибо те немногочисленные уголки, что пока остаются непознанными, дорого продают свои секреты. Совершенно не желая превозносить себя, я должен заверить вас, что требуется огромный энтузиазм для того, чтобы год за годом успешно строить мост через широкую пропасть, отделяющую комфорт цивилизации от весьма ощутимого риска, от тех невзгод, что подстерегают вас на каждом шагу в нехоженых лесах этого континента, который по-прежнему мало изучен.

Присутствующий здесь же представитель Боливии говорил о новых картах Южной Америки: — Должен отметить, что это было совершено благодаря смелости майора Фосетта… Если бы у нас было еще несколько таких, как он, то, я уверен, в мире не осталось бы ни единого неисследованного района.

Росту славы Фосетта способствовало то, что он не только отправлялся туда, куда не осмеливался заглянуть больше никто из путешественников, но и совершал это с какой-то нечеловеческой скоростью. Он проделывал за считаные месяцы то, на что другие затрачивали годы: как однажды походя бросил Фосетт, словно о чем-то само собой разумеющемся, «я работаю быстро, и у меня не бывает выходных». Кажется невероятным, но он редко заболевал, если такое вообще с ним случалось. «Он был лихорадкоустойчив», — писал о нем Томас Чарльз Бриджес, популярный в то время автор книг о приключениях, знавший Фосетта лично. Эта особенность путешественника породила бесконечные и неудержимые рассуждения о его физиологии. Бриджес объяснял его устойчивость к недугам «пульсом реже нормального». Один из историков отмечал, что Фосетт был наделен «практически абсолютным иммунитетом к тропическим заболеваниям. Вероятно, это качество и было в нем наиболее экстраординарным. Существовали другие — пусть и немногочисленные — путешественники, которые могли бы сравняться с ним в целеустремленности, храбрости и силе, но по своей сопротивляемости болезням он был уникален». Даже сам Фосетт начинал считать чудом то, что сам он называл «идеальной конституцией».

Кроме того, он поражался собственной способности избегать хищников. Однажды, после того как он перепрыгнул через ямкоголовую змею, он записал в дневнике: «Что меня поразило больше всего — это предупреждение, отданное моим подсознанием, и мгновенная мышечная реакция… Я увидел змею лишь тогда, когда она промелькнула у меня между ногами, но, если можно так сказать, мое внутреннее „я“ не только вовремя заметило ее, но и точно рассчитало, на какую высоту и расстояние она прыгнет, и в соответствии с этим дало команду моему телу». Его коллега по КГО Уильям Барклай, работавший в Боливии и как никто знавший методы работы Фосетта-исследователя, говорил, что с годами у нашего путешественника выработалось «убеждение, что никакая опасность не может его коснуться» и что, как у героя мифов, «все его поступки и все, что с ним происходит, — все это предопределено свыше». Или, как любил повторять Фосетт, «я — в руках богов».