Затерянный город Z. Повесть о гибельной одержимости Амазонией

Гранн Дэвид

— Во-первых, вам нужен первоклассный проводник, такой, который имеет связи со всеми племенами в этом районе, — заявил он. — Во-вторых, вам надо проникнуть на эту территорию как можно незаметнее. Фосетт был прав: слишком большой отряд только привлекает к себе ненужное внимание. — Еще он просил меня быть осторожнее. — И помните, — сказал он, — нам с сыном просто повезло. Вообще-то большинство экспедиций, которые отправлялись искать Фосетта, так никогда и не вернулись.

Глава 14

Дело о Z

Это не было откровением, эдакой вспышкой молнии. Нет, теория складывалась постепенно, подбирая недостающие ключики там и тут, то замедляясь, то ускоряясь, совершая неожиданные повороты: след собранных доказательств тянется издалека, еще с тех времен, когда он служил на Цейлоне. В форте Фредерик Фосетт впервые осознал, что даже

великое царство может оставаться спрятанным от окружающего мира среди джунглей и что, уступая неумолимому натиску времени, его дворцы и улицы могут исчезнуть под лианами и древесными корнями. Однако идея о Z, о забытой цивилизации, затерянной где-то в Амазонии, по-настоящему начала овладевать Фосеттом, когда он впервые встретился с враждебно настроенными индейцами, — теми самыми, которых ему советовали избегать любой ценой.

В 1910 году он вместе с Костином и другими спутниками плыл на нескольких каноэ, исследуя неизученную часть боливийской реки Хит. Вдруг на них дождем посыпались семифутовые отравленные стрелы, впиваясь в борт его каноэ. Один испанский монах некогда описывал, что произошло с его спутником, пораженным таким оружием: «Как только стрела пронзила его, он испытал великую боль… ступня ноги, в которую он был ранен, сделалась весьма черна, и яд постепенно поднялся по его ноге, подобно живой твари, и помешать продвижению его оказалось невозможным, хотя и испробовали все средства, дабы прижечь ее огнем… и когда яд добрался до сердца его, он умер, пребывая в великих страданиях до третьего дня, когда он отдал душу Богу, ее сотворившему».

Один из членов отряда Фосетта прыгнул в воду, крича: «Назад! Назад!» Однако Фосетт настоял на том, чтобы перегнать лодки к противоположному берегу, хотя дождь стрел продолжал поливать их с неба. «Одна пролетела в каком-то футе от моей головы, и я даже видел лицо дикаря, который ее выпустил», — позже вспоминал Костин. Между тем Фосетт приказал своим людям бросить винтовки, однако бомбардировка стрелами не прекращалась. Тогда Фосетт велел одному из участников экспедиции в знак мирных намерений достать аккордеон и начать на нем играть. Остальные члены отряда, которым велено было спокойно и без возражений смотреть в лицо смерти, пели вместе с Костином, который сначала дрожащим голосом, а потом все более энергично выводил слова марша «Солдат королевы»:

Так в бой во славу Англии, ребята,Пусть на весь мир гремит она.

А потом Фосетт проделал нечто настолько поразившее Костина, что он и в старости сохранил об этом яркие воспоминания: майор развязал шейный платок и, размахивая им над головой, пошел вброд, прямо на ураган стрел. Много лет Фосетт собирал обрывки фраз из индейских диалектов, [57] записывая слова в свои путевые дневники и изучая их по ночам, и теперь он припоминал то немногое из их словаря, что он знал, и повторял: «друг, друг, друг», не будучи уверен даже, что слово, которое он выкрикивает, переводится именно так, и река доходила ему уже до подмышек. И тут поток стрел иссяк. Какое-то время никто не шевелился; Фосетт стоял в реке, подняв руки над головой, точно кающийся грешник, принимающий крещение. По словам Костина, один из индейцев вышел из-за дерева и спустился к реке. Он подгреб к Фосетту на плоту и взял платок из его руки. «Наш майор знаками показал ему, чтобы тот перевез его на тот берег», — позже вспоминал Костин в письме к дочери. Индейцы «шестами подталкивали его сбоку, пока коленопреклоненный Фосетт стоял на этом хлипком сооружении».

57

Воспоминания Костина и Фосетта об этом эпизоде расходятся в некоторых мелких деталях. Так, Фосетт вспоминал, что один из его спутников в конце концов перевез его через реку на каноэ. (Примеч. автора)

«Карабкаясь на противоположный берег, — писал Фосетт, — я испытывал неприятное чувство, ожидая, что мне пустят стрелу в лицо или в живот».

Индейцы увели его. «[Фосетт] исчез в лесу, и мы терялись в догадках!» — писал Костин. В отряде опасались, что их предводитель убит, однако позже, почти через час, он вышел из джунглей вместе с индейцем, весело нахлобучившим его ковбойскую шляпу.

Таким способом Фосетт сумел подружиться с группой гуарайю. «[Они] помогли нам разбить лагерь, остались в нем на всю ночь и давали нам юкку, бананы, рыбу, ожерелья, попугаев, — собственно, все, что у них было», — писал Фосетт в одном из своих донесений.

У

Фосетта не было с собой краниометра, и он полагался только на свои глаза, когда записывал наблюдения касательно индейцев. Он привык встречать племена, завоеванные белыми людьми и приобщенные к цивилизации силой: те туземцы были ослаблены из-за болезней и жестокого обращения. Напротив, эти полторы сотни лесных индейцев казались крепкими и бодрыми. «Мужчины отлично сложены, кожа у них коричнево-оранжевого цвета, волосы черные, лица приятные, они хорошо одеты — в крашеные хлопковые рубахи, множество которых изготовляется в их же хижинах», — отмечал Фосетт. Он был поражен тем, что, в отличие от цивилизованных путешественников, они в изобилии добывали себе здесь пропитание. Один из гуарайю камнем раскрошил некое растение, и его сок заструился в реку, образовав молочно-белое облако. «Через несколько минут к поверхности подплыли рыбы, они плавали кругами, рты у них были открыты, и потом они опрокинулись на спину — видимо, сдохли, — удивлялся Костин. — Скоро уже десяток рыб плавал брюхом кверху». Они были отравлены. Мальчик-гуарайю зашел в воду и выбрал для еды самых жирных. Принятая ими доза яда лишь оглушила их и не представляла опасности для человека, когда эту рыбу приготовили; примечательно и то, что рыбы, которых мальчик оставил в воде, вскоре очнулись и уплыли целыми и невредимыми. Тот же яд часто применялся при зубной боли. Эти индейцы, как обнаружил Фосетт, были большими знатоками фармакологии, они отлично умели управляться с окружающей средой, чтобы обеспечить свои потребности; он пришел к выводу, что гуарайю — «самый умный народ на свете».

После экспедиции 1910 года Фосетт, убежденный, что индейцы гуарайю таят в себе множество секретов, которые упустили из виду историки и этнографы, начал искать и другие племена, сколь бы устрашающей ни была их репутация. «Здесь есть проблемы, которые необходимо решить… вопиющие вопросы, за которые кто-то должен взяться, — пишет он, адресуясь к КГО. — Но решающую роль здесь играет опыт. Безрассудством было бы отправляться в неисследованные края, не обладая опытом, в наше время это самоубийственно». В 1911 году он выходит из состава демаркационной комиссии, чтобы заняться исследованиями в новой, бурно развивающейся области — антропологии. Однажды, невдалеке от реки Хит, Фосетт сидел вместе с Костином и другими членами своего отряда: они ели, когда их окружила группа индейцев и направила на них луки, натянув тетиву. «Без всяких колебаний, — пишет Костин, — Фосетт отбросил пояс с мачете, чтобы показать, что он безоружен, и двинулся к ним, подняв руки над головой. После недолгой паузы сомнения один из los barbaros [дикарей] опустил свой лук и пошел ему навстречу. Мы подружились с эчока!»

Со временем подобная тактика стала своего рода фирменным подходом Фосетта. «Когда бы он ни встречал дикарей, — вспоминал Костин, — он медленно брел к ним… подняв руки и раскинув их в воздухе». И его обычай путешествовать небольшими группами, без охраны вооруженных солдат, и его способы налаживания отношений с племенами, иные из которых никогда прежде не видели белого человека, поражали многих: они казались и героическими, и самоубийственными. «Я знаю по рассказам очевидцев, как он пересекал реку на глазах у целого племени враждебных дикарей, и одна лишь его храбрость побудила их прекратить стрелять и провести путешественников в свою деревню, — сообщал боливийский чиновник Королевскому географическому обществу о встрече Фосетта с гуарайю. — Должен заметить, что они и в самом деле весьма враждебны, потому что я и сам побывал среди них, а в 1893 году генерал Пандо потерял не только некоторых своих людей, но и своего племянника и инженера м-ра Мюллера, которые, устав от путешествия, решили пробраться через джунгли, пройдя от одной из рек до реки Модейди, и с тех пор мы ничего о них не слышали».

Умение Фосетта добиваться успеха там, где многие терпели поражение, породило легенду о его неуязвимости, — легенду, в которую, по мере ее распространения, он и сам начинал верить. Как иначе объяснить, удивлялся путешественник, тот эпизод, когда он «намеренно встал перед дикарями, с которыми жизненно необходимо было подружиться, и стрелы несколько минут летели тебе в голову, между ног, даже между руками и телом, — и все же тебя не тронули»? Нина тоже считала его неуязвимым. Однажды, после того как ее муж приблизился к враждебному индейскому племени, применяя свою обычную тактику, она сообщила КГО: «Его встреча с дикарями и то, как он с ними обращался, — одна из самых ярких сцен проявления отваги, о каких я только слышала в жизни. Я гордилась тем, как он себя вел. Сама я не испытываю страха за его безопасность, потому что уверена: в подобных случаях он всегда будет поступать так, как нужно».