Затерянный город Z. Повесть о гибельной одержимости Амазонией

Гранн Дэвид

Костин писал, что в пяти экспедициях, в которых они побывали вместе, Фосетт обязательно налаживал дружеские отношения со встречавшимися им племенами. Впрочем, было одно исключение. В 1914 году Фосетт отыскал в Боливии группу марикокси: другие местные индейцы предупреждали его, чтобы он держался с ними осторожнее. После его обычной церемонии предложения даров индейцы повели себя жестоко. Когда они уже готовы были на убийство, люди Фосетта стали умолять его разрешить им применить ружья. «Мы стрелять!» — кричал Костин.

Фосетт колебался. «Он не хотел этого делать, ведь раньше мы никогда не стреляли», — вспоминал Костин. Но в конце концов Фосетт уступил. Позже Фосетт говорил, что приказал своим людям стрелять только в землю или в воздух. Однако, по словам Костина, «мы видели, что по крайней мере один [индеец] был ранен в живот».

Если рассказ Костина верен, а у нас нет особых оснований подвергать его сомнению, тогда, выходит, один раз Фосетт все же нарушил собственное распоряжение. По-видимому, ему было настолько стыдно, что он подправил свои официальные доклады, предназначавшиеся для КГО, и до конца жизни скрывал правду.

Однажды, находясь в гостях у племени эчока в боливийской части Амазонии, Фосетт столкнулся с еще одним доказательством, которое, казалось, шло вразрез с общепринятым мнением о джунглях как о смертельной ловушке, где мелкие группки охотников и собирателей влачат безотрадное существование,

то и дело бросая и убивая своих сородичей, лишь бы выжить. В свое время Фосетт сам способствовал укреплению этого образа, рассказывая о встречах с туземцами, происходивших во время его собственных нелегких путешествий, но теперь он с изумлением обнаружил, что, как и гуарайю, эчока добывают огромное количество пищи. Они часто использовали для выращивания зерновых амазонские влажные равнины, более плодородные, чем привычная европейцам terra firma, [58] и придумывали изощреннейшие способы охоты и рыболовства. «Вопрос пропитания никогда не тревожил их, — отмечал Фосетт. — Проголодавшись, кто-нибудь из них отправлялся в лес и подманивал к себе дичь. Однажды я присоединился к эчока, чтобы посмотреть, как он это делает. Я не заметил никаких признаков дичи в кустарнике, но индеец знал, как поступать. Он вдруг издал несколько пронзительных криков и сделал мне знак не шевелиться. Спустя несколько минут через кусты в ярде от нас прошел небольшой олень, и индеец пустил в него стрелу. Я видел потом, как эчока подзывали к себе обезьян и птиц с деревьев с помощью таких же своеобразных криков». Костин, меткий стрелок, получавший призы на соревнованиях, также поражался, видя, как индейцы добиваются успеха там, где он, со своей винтовкой, снова и снова терпит неудачу.

58

Твердь земная (лат.).

Фосетта интриговало не только умение индейцев в изобилии обеспечивать себя продовольствием, что является признаком высокоразвитой цивилизации с высоким уровнем плотности населения. Хотя у эчока, казалось, не существовало никакой защиты против завезенных к ним европейских болезней вроде кори, — Фосетт считал, что это одна из причин того, почему их численность по-прежнему остается небольшой, — они широко применяли целебные травы и приемы нетрадиционной медицины для защиты от угроз, ежеминутно подстерегающих человека в джунглях. Они даже искусно умели извлекать червей, которые так мучили в свое время Мюррея. «Они [эчока] производят языком какой-то удивительный, свистящий звук, и личинка сейчас же высовывает свою головку из сделанного ею гнезда, — писал Фосетт. — Болячку быстро сдавливают, и непрошеный пришелец выскакивает». Он добавляет: «Своим червякам я причмокивал, свистел, издавал возмущенные звуки и даже играл на флейте: это не оказывало на них решительно никакого действия». Один западный врач, путешествовавший с Фосеттом, считал эти методы колдовством, однако Фосетт называл их чудом — наряду с умением выбирать разнообразные целебные растения. «В связи с распространенностью болезней и инфекций… нет ничего удивительного в том, что среди жителей этого района так популярны лекарственные растения, — замечал Фосетт. — Против каждого недомогания есть соответствующее естественное средство». И добавлял: «Конечно же профессиональные врачи не станут предлагать пациентам применять их. Однако индейские средства часто просто замечательны, это говорю я — человек, который вполне успешно испытал несколько таких снадобий на себе». Применяя целебные растения и туземные способы ведения охоты, Фосетт сумел лучше пользоваться тем, что дает здешняя природа. «В 99 случаях из 100 совершенно незачем голодать», — делал он вывод.

Но даже если Амазония могла бы, как он предполагал, прокормить крупную цивилизацию, создали ли индейцы таковую? Археологических доказательств этого по-прежнему не было. Не нашлось даже свидетельств наличия в Амазонии каких-либо густонаселенных областей. Кроме того, мысль о существовании в этом регионе высокоразвитой цивилизации противоречила двум основным этнографическим принципам, столетиями доминировавшим в научном мире: они берут начало еще с первой встречи европейцев с коренным населением Америки, более четырехсот лет назад. Хотя иные из первых конкистадоров испытывали благоговейный ужас перед цивилизациями, [59] которые создали местные жители, многие теологи выражали сомнение, что эти темнокожие, скудно одетые существа действительно являются людьми: как могли потомки Адама и Евы забрести столь далеко и почему библейские пророки ничего о них не ведали? В середине XVI века Хуан Хинес де Сепульведа, один из капелланов императора Священной Римской империи, заявлял, что индейцы — «полулюди», для которых рабство — естественное состояние. «Испанцы обладают полным правом властвовать над этими варварами Нового Света, — провозглашал Сепульведа, добавляя: — Ибо между теми и другими существует столь же огромная разница… как между обезьяной и человеком».

59

Подробности о первой встрече коренных жителей Америки с европейцами, а также о дискуссиях между Лас-Касасом и Сепульведой см. в: Хаддлстон. Происхождение американских индейцев; Тодоров. Завоевание Америки; Пагден. Встречи европейцев с Новым Светом; Гринблат. Изумительные приобретения. (Примеч. автора)

В то время самым непримиримым противником этой теории, напрямую ведущей к геноциду, был Бартоломе де Лас Касас, доминиканский монах, много путешествовавший по обеим Америкам. В ходе знаменитого диспута с Сепульведой, а также в ряде своих трактатов Лас Касас пытался раз и навсегда доказать, что индейцы — такие же человеческие существа («Разве не люди они? Разве нет у них души разумной?»), и осудить тех, кто «прикидывается христианами» и «стер их с лица земли». Однако при этом он внес вклад в создание представления об индейцах, ставшего еще одним краеугольным камнем европейской этнографии: понятия «доброго дикаря». По мнению Лас Касаса, индейцы — «самый простодушный народ на свете», у них «нет ни злых умыслов, ни коварства», они «никогда не бывают вздорны, воинственны или неистовы», в них «нет ни тщеславия, ни жадности, и их совершенно не занимает власть мирская».

Хотя во времена Фосетта обе эти концепции по-прежнему преобладали как в научной, так и в популярной литературе, теперь они проходили сквозь фильтр новой, радикальной теории — эволюционной. Теория Дарвина, сформулированная в его «Происхождении видов» в 1859 году, предполагала, что у людей и обезьян имеется общий предок, и на основании недавних палеонтологических находок делала вывод, что человечество живет на Земле значительно дольше, чем утверждается в Библии. Это помогло навсегда отделить антропологию от теологии. Теперь викторианцы стремились понять разнообразие человечества не в теологических, а в биологических терминах. В руководстве «Заметки и задачи по антропологии», которое рекомендовалось для изучения в школе путешественников, где обучался Фосетт, имелись главы под названием «Анатомия и физиология», «Волосы», «Цвет», «Запах», «Движения», «Физиогномистика», «Патология», «Аномалии», «Размножение», «Физические способности», «Органы чувств» и «Наследственность». Среди вопросов, на которые

предлагалось ответить Фосетту и другим путешественникам, были и такие:

Имеет ли какие-то существенные особенности запах, издаваемый членами племени или иными описываемыми людьми? Какова их излюбленная поза во время сна? Хорошо ли их тело поддерживает равновесие при ходьбе? Выпрямлено ли тело, прямы ли ноги? Или же они стоят и ходят со слегка согнутыми в коленях ногами? Покачивают ли они руками при ходьбе? Хорошо ли они умеют лазать по деревьям? Выражают ли они удивление, широко открыв глаза и рот, подняв брови? Краснеют ли они, испытывая стыд? [60]

60

Британская ассоциация развития науки, «Заметки и задачи по антропологии». Эту расистскую точку зрения на коренных американцев разделяли не только в Викторианской Англии. В 1909 г. доктор Герман фон Игеринг, научный директор музея Сан-Паулу, заявил, что, поскольку индейцы не вносят вклад «ни в труд, ни в прогресс», у Бразилии «нет иного пути, кроме как уничтожить их». (Примеч. автора)

В сущности, викторианцы желали знать, почему одни обезьяны эволюционировали в английских джентльменов, а другие — нет.

В то время как Сепульведа доказывал, что индейцы — низшая раса, прибегая к религиозным доводам, многие викторианцы теперь утверждали [61] то же самое, основываясь на доводах биологических и заявляя, что эти существа, вероятно, представляют собой «недостающее звено» в эволюционной цепочке между человекообразными обезьянами и людьми. В 1863 году было создано Лондонское антропологическое общество, которое должно было рассматривать подобные теории. Ричард Бертон, один из его основателей, выдвигал постулат, согласно которому индейцы, как и негры, с их «гориллообразностью», принадлежат к особому «подвиду». (Сам Дарвин, никогда не доходивший до крайнего расизма, прикрывавшегося его именем, описывал фуэгианцев, [62] которых видел в Южной Америке: «…несчастные уродцы… отстающие в росте, отвратительные лица заляпаны пятнами белой краски, кожа сальная и грязная, волосы спутаны, голоса визгливы, жесты агрессивны и лишены достоинства», — и трудно «поверить, что это наши собратья, обитающие в том же мире, что и мы».) Многие антропологи, в том числе и Бертон, занимались френологией — изучением выступов на человеческом черепе, по которым, как полагали, можно определить умственное развитие и черты характера. Один френолог, сравнивая два черепа индейцев с двумя черепами европейцев, заявил, что на первых имеются шишки «твердости» и «скрытности», а их форма объясняет «стойкость, которую индейцы выказывали по отношению к пыткам». Фрэнсис Гальтон, создатель евгеники, которой в свое время отдали дань Джон Мейнард Кейнс и Уинстон Черчилль, заявлял, что ум человека передается по наследству и не подвержен изменениям, а коренные народы Нового Света — изначально «дети по умственному развитию». Многие из викторианцев, веривших в «духовное единство человечества», тем не менее считали, что индейские сообщества находятся на иной стадии эволюционного развития. К началу XX столетия сформировалась популярная в то время диффузионистская школа антропологии, утверждавшая, что если высокоразвитая древняя цивилизация и существовала когда-то в Южной Америке, ее истоки — либо на Западе, либо на Ближнем Востоке: к примеру, среди потерянных колен Израилевых [63] или финикийских мореплавателей. «По поводу распространения человечества среди антропологов существуют всевозможные теории, — отмечал Келти, член Королевского географического общества, добавляя: — В частности, иные утверждают, что финикийцы плавали по всему Тихому океану и многие из них некогда проникли в Южную Америку».

61

Описания взглядов викторианцев на расовые проблемы я почерпнул из нескольких прекрасных книг, в числе которых: Стокинг. Викторианская антропология; Куклик. Внутренний дикарь; Степан. Понятие расы в науке; Кеннеди. Цивилизованный человек. (Примеч. автора)

62

Обитатели Огненной Земли (Тьерра-дель-Фуэго).

63

Согласно Библии, в 722 г. до н. э. ассирийская армия изгнала и рассеяла десять колен северного Израильского царства. Их дальнейшая судьба долго оставалась тайной для ученых. В середине XVII века Антонио де Монтесинос, еврей-сефард, избежавший рук инквизиции, заявил, что обнаружил потомков этих колен в амазонских джунглях — на земле, где «никогда не обитали люди». Он сообщал, что некоторые из индейцев говорили ему по-древнееврейски: «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть» (Первая заповедь Моисея (Втор. 6:4); начало иудейской молитвы «Шма» («Внемли»). — Примеч. перев.). Влиятельный европейский раввин и ученый Менассех бен Израэль позже благосклонно принял рассказ Монтесиноса, и многие решили, что американские индейцы, чьи предки, как долгое время считалось, когда-то жили в западном мире, на самом деле были евреями. В 1683 г. Уильям Пени, квакер и основатель Пенсильвании, объявил, что он «готов поверить», что индейцы действительно происходят «от корня десяти колен Израилевых». Эти теории поддерживали также мормоны, считавшие, что часть индейцев происходит от мигрировавших евреев. (Примеч. автора)

На Фосетта производили глубокое впечатление такие идеи: в его текстах индейцы зачастую предстают «жизнерадостными детьми» и «обезьяноподобными» дикарями. Когда он впервые увидел индейца плачущим, его это очень озадачило, поскольку он был уверен, что благодаря своей физиологии они — стоики. Он пытался примирить свои наблюдения с тем, чему его учили, и его выводы полны хитрых уверток. Так, он верил, что в джунглях обитают «наибольшие варвары среди всех дикарей, обезьянолюди, ютящиеся в земляных ямах и выходящие оттуда только по ночам»; однако он почти всегда описывает встреченных им индейцев как «цивилизованных», притом зачастую более цивилизованных, чем европейцы. («Мой опыт показывает, что лишь немногие дикари „дурны“ от природы, если только общение с „дикарями“ из внешнего мира не сделало их такими».) Он горячо выступал против разрушения культуры аборигенов путем колонизации. В джунглях этот сторонник абсолютных истин сделался релятивистом. Став свидетелем того, как племя поедает одного из своих мертвецов во время религиозной церемонии, — тело «поджаривалось на большом костре», а потом «разрезалось и делилось между различными семействами», — Фосетт призывал европейцев не порицать этот «тщательно разработанный ритуал». Он терпеть не мог относить к «дикарям» (тогда это был общепринятый термин) тех индейцев, которым не была привита западная культура, и отмечал, что добрые, порядочные эчока — наглядное доказательство того, «насколько несправедливо распространенное мнение о диких лесных людях». Он не только приобщался к нравам индейцев, но и учился говорить на множестве туземных наречий. «Он знал индейцев так, как знал их мало кто из белых людей, и у него был дар к языкам, — отмечал Томас Чарльз Бриджес, автор романов о путешествиях и помощник Фосетта. — Мало в ком этот дар был столь сильно развит». Костин, говоря об отношениях Фосетта с амазонскими аборигенами, заключал просто: «Он понимал их как никто».