Затерянный мир Кинтана-Роо
Шрифт:
Но я уже пересек залив Эспириту-Санто, отступать было поздно. Тут мне впервые пришла в голову мысль, что я ушел слишком далеко и возвращаться отсюда уже нельзя. Оставалось только сидеть и ждать целых два месяца, пока на маяк прибудет судно, или лее идти вперед пешком. Ни минуты не раздумывая, я стал собираться в дорогу.
У меня была уверенность, что по пути мне все же встретятся кокосовые пальмы и от жажды я не погибну, а если купить у сторожа немного продуктов, можно пройти по крайней мере половину пути до Шкалака, лежащего в ста двадцати милях от маяка. Сторож продал мне несколько фунтов сушеных черепашьих яиц и ножик, а его жена испекла сотню тортилий.
На следующий день на рассвете я тронулся в путь, надеясь, что счастье мне не изменит. До сих пор со мной ничего не случилось, и к тому же я теперь не был новичком в джунглях.
С новым ножом за поясом, с остатками своей поклажи, с черепашьими яйцами, тортильями и двумя жареными цыплятами я снова шагал по безлюдному побережью.
Некоторое время можно было, оглянувшись, увидеть маяк, потом он стал постепенно скрываться за горизонтом, словно труба парохода. Впереди темно-зелеными фестонами тянулись многочисленные мысы, замыкавшие мелкие заливы, без конца сменявшие друг друга, пока не сливались в одну светло-серую полоску, уходившую за синий морской горизонт.
Пляжи были совсем пустынны, лишь кое-где попадались гигантские стволы, наполовину засыпанные светлым песком. Я шел около самой воды. Следы моих ног тут же смывались волнами, с легким всплеском набегавшими на берег.
Через два часа я был на заброшенном кокале.
Стволы кокосовых пальм усеивали песок, словно рассыпанные спички. Джунгли не заставили себя ждать. Поваленные стволы уже были оплетены зеленой сетью лиан — неподвижными, безмолвными щупальцами джунглей. Что-то трагическое чувствовалось в мертвых пальмах, как будто эти серые гладкие стволы были остатками живого существа — конечностями какого-нибудь огромного толстокожего зверя. Уничтоженный ураганом кокаль напоминал скорее мифическое кладбище слонов, куда приходят умирать тысячи животных. Однако две-три сильно согнутые пальмы все же сумели устоять. После того как их пригнуло почти до земли, они кое-как распрямились и на их покореженных стволах все еще торчал к небу пучок огромных зеленых листьев. Я срезал с этих пальм несколько орехов, решив таким образом свою водную проблему.
Целый день шагал я под жарким солнцем, а к вечеру мне встретился еще один кокаль. На песке были разбросаны печальные остатки цивилизации: ржавые котелки и пустые бутылки — материал для будущих археологов. По всей видимости, кокаль тут был обширный. Среди стволов пальм я увидел две поваленные большие хижины, служившие раньше складом для копры. Ураган не смог разнести их в щепки. Жалкие, потрепанные остатки хижин валялись теперь среди беспорядочной груды стволов и веток поваленных деревьев у самого края джунглей — за полосой песчаного берега.
Искупавшись в море, я принялся устраивать лагерь в этой жуткой обстановке мертвого кокаля. Разыскал полуразбитую дверь, сделал из нее нечто вроде навеса и растянул под ним свой гамак. На кокаль спустилась теплая тропическая ночь, кругом стояла тишина. Я лежал в гамаке, прислушиваясь к шуму далекого рифа и неожиданным, резким крикам, изредка доносившимся из темноты джунглей. Весь день я старался идти быстрым шагом и теперь чувствовал себя ближе к Белизу. Первый раз за все время мне вдруг захотелось, чтобы весь путь уже был позади. Может быть, за мной послали на розыски? Нет, едва ли это возможно. Теперь мне даже не верилось, что где-то существует мир с автомобилями и электричеством. Поскорее бы кончилось мое одиночество здесь, на побережье… С этой мыслью я и заснул.
На следующее утро, едва солнце успело выйти из-за горизонта, как я уже снова отправился в путь. Все утро мне казалось, что я почти не продвигаюсь вперед, так как берег уходил в необозримую даль, будто у него не было конца. Меня стали тревожить мои скудные запасы еды. Сумею ли я продержаться до встречи с людьми? Судя по солнцу, было уже около двух часов дня, когда я подошел к остаткам еще одного кокаля. Как и первые два, он представлял собой лишь беспорядочное нагромождение стволов. Вдали я увидел маленькую, вполне крепкую на вид хижину и уже гадал, можно ли провести в ней ночь, как вдруг заметил тонкую струйку дыма, поднимавшуюся над крышей из пальмовых листьев.
Когда я подошел ближе, в дверях хижины показался приземистый плотный человек лет пятидесяти. Он был без рубашки. На груди его я увидел ужасный шрам дюймов двадцати длиной. Человек улыбался, и это меня несколько успокоило. Он спросил по-испански, кто я такой и куда иду. Я тоже спросил его, кто он такой, на что он с гордостью ответил:
— Хозяин кокаля, — и показал на истерзанную пальмовую рощу.
Он объяснил, что прежде был чиклеро, а теперь вот поселился тут, на заброшенном кокале. Несмотря на его довольно свирепый вид, я был очень рад встрече с ним, мне хотелось познакомиться поближе с настоящим, страшным чиклеро.
Вскоре я понял, что имею дело с человеком, который наверняка был бандитом, хотя сам он с гордостью заявил, что, так же как и я, он авентуреро! [24] Бывший чиклеро любезно пригласил меня провести ночь на «его кокале» и поужинать с ним, на что я охотно согласился.
Когда мы вошли в хижину, я удивился, что она в отличие от всех других хижин, где мне приходилось бывать, обставлена грубой самодельной мебелью. В ней стояли стулья, стол и, что самое удивительное, кровать — похожее на сундук сооружение, такое непривычное и почти незнакомое в этих краях. Мое удивление доставило хозяину явное удовольствие.
24
Искатель приключений (испан.).
Пригласив меня сесть, он стал расспрашивать об истинных причинах моего пребывания на побережье. Его любопытство скоро показалось мне подозрительным, особенно после того, как он очень уж заинтересовался моим фотоаппаратом и спросил, сколько он стоит. Я постарался выдать себя за бедного человека. Иду в Белиз искать работу, а этот фотоаппарат мне подарили, но, к сожалению, он поломан, да и новый-то он едва ли мог стоить больше нескольких песо.
Я предложил своему хозяину сигарету, и он стал приветливей. В свойственной мексиканцам манере он подошел ко мне, похлопал по плечу и довольно неискренно заявил:
— Эстамос амигос.
Я вспомнил вечера, проведенные с Боллом в Тепостлане, где после такого чисто внешнего проявления дружбы чаще всего вынимают ножи. «Эстамос амигос» скорее означает «мы пока не враги», чем «мы друзья».
Но какие бы ни были тайные мысли у моего хозяина, совершенно очевидно, что он прежде всего рад был видеть живого человека. Он щедро разделил со мной свой примитивный ужин, состоявший из огромной костистой рыбьей головы, плавающей в какой-то неописуемой похлебке. Из его короткого рассказа я выяснил, что раньше он не только собирал чикле, но и работал лесорубом на разработках махагониевого дерева в Четумале и Белизе. Из Четумаля он «удалился по личным соображениям». Мне казалось, что соображения эти были связаны со страшным шрамом на его груди.