Затеси
Шрифт:
Как-то вечером больной генерал поднялся с постели и с помощью слуги Санто выбрался из президентского дворца. Санто знал, куда надо вести своего господина, и они молча пошли к морю. Санто трижды стукнул в дверь маленького домика, увитого плющом и глициниями. И когда дверь открылась, Санто тут же исчез, как будто растворился в темноте.
Она бросилась на шею любимому, осыпала лицо его поцелуями.
Генерал ответил острожным поцелуем, чуть коснувшись губами ее глаз, озаренных счастьем встречи, но затем порывисто и долго целовал
— Отчего так сладки твои руки?
— Это… Это… О-о! — вспыхнула она и закрыла лицо передником, испачканным вареньем. — Я не могу ничего с собою поделать. Я — сладкоежка!
— Ты говорила, что все знаешь обо мне, — по-прежнему пряча улыбку, сказал генерал. — Но разве ты забыла, что я тоже когда-то был мальчишкой? Может, ты впустишь меня в дом и побалуешь сладким?
— Ты смеешься надо мной! — Она тут же встрепенулась, забегала по комнате, хлопая в ладоши: — Он был мальчишкой! Он любил варенье! — И приостановилась в недоумении: — Вот уж никогда не думала! В голову даже не приходило.
Она принесла до блеска начищенный кувшин, полный горячего варенья, поставила его перед исхудавшим, усталым генералом, глаза которого оживились радостью, редкой уже теперь радостью.
— Ешь! Ешь, сколько хочешь! — Она дала ему самую большую ложку. Потом так же стремительно и со смехом вскочила, взяла салфетку и повязала ее на груди генерала, и попыталась сделать лицо строгим и суровым. — Дорогой Симонсито! — назидательно проговорила она. — Когда кушаешь варенье, будь аккуратен, не испачкай платья.
— Хорошо, моя нянечка! — смиренно опустил глаза генерал. — Я постараюсь быть аккуратным. Но кувшин такой огромный. Симонсито так мал, ему ни за что не осилить одному.
— А зачем же существует девушка из Лимы? Чтобы всегда и во всем помогать бедному маленькому генералу.
Они ели ложками варенье из светлого кувшина, играли в детей, а возле стены дома слышал их и улыбался старый слуга генерала, который помнил его с годовалого возраста, но никогда не замечал, чтобы генерал уж очень любил сладкое.
— Если бы нянечка дала еще чашечку кофе, то малыш Симонсито всегда-всегда слушался бы ее, — заканчивая игру, смиренно сказал генерал.
Нянечка упорхнула на кухню заваривать кофе, генерал оглядел ее бедное жилище. «Я совсем не заботился о ней. Она не хотела связывать меня детьми. Она все делала, чтобы я служил людям, весь отдавался борьбе. Ей доставались маленькие крошечки радости. Эта женщина достойна жить во дворце, быть матерью… — Коротко вздохнул: — Но она никогда уж не будет матерью…»
У входа в дом послышалась возня, затем крик Санто: «Мой господин, бегите!» И вслед за этим выстрел, звон шпаг, голос девушки из Лимы: «Проклятые изменщики!» И снова выстрел. «Санто, я не пущу их. Спасай своего господина!»
Генерал бросился на помощь своим верным друзьям, но в это время в комнату прыгнула и захлопнула дверь девушка из Лимы.
— Спасайся! — крикнула она. — Там, — показала на заднюю стену дома, — потайная дверь…
Генерал был безоружен. Он попытался вырвать у нее шпагу, но она с мольбой взглянула на него:
— Ты нужен родине!
Он стоял в нерешительности.
— Я… Я прошу! Ты… Ты мне нужен…
Он толкнул дверцу, скрытую вьющейся зеленью, и, перед тем как упасть со стены в густые заросли, обернулся — и она унесла его взгляд в вечность — так много любви, страдания, детской беспомощности было в его прекрасных, темных, всегда печальных глазах креола. И только сейчас, вот в это мгновение, она наконец-то поверила, что он был и остается для нее и, может быть, еще для Санто, ребенком. Санто и подхватил его, как ребенка, обернул плащом и унес в темноту. В доме раздавались шум, грохот, крики и выстрелы.
Девушка из Лимы сражалась за своего генерала.
Им удалось встретиться еще раз.
Поздней ночью, всегда напряженный, всегда ждущий слух девушки из Лимы уловил едва слышный стук в потайную дверь. Она выскочила в томный и прохладный сад. «Где ты, дорогой?» — позвала она чуть слышно. «Он ждет вас, сеньора», — ответил выступивший из темноты Санто и подвел к ней оседланного коня.
И вот они уже за городом. Она горячила коня. Санто едва успевал за нею. В ущелье, освещенном луной, глядя в кипящую воду горного ручья, сидел генерал. Сидел неподвижный, одинокий, словно бы окаменел и слился с этими горами, с этой неприветливой землей, и лишь рвущаяся тень его металась, крутилась в потоке.
Она угадала: разлука — может быть, вечная. Хотела замедлить, остановить минуты прощания, навсегда отпечатать их в своем сердце.
Молча они взялись за руки и долго-долго поднимались в горы. Поднялись так высоко, что казалось, протяни руку, и ногтем позвонишь в серебряное дно луны.
Генерал тяжело, с хрипом дышал, но она не слышала этого, не замечала, она была рядом с ним и в каком-то бесчувственном отдалении. Только когда они остановились и генерал обессиленно упал на обожженную траву, она опомнилась, вытерла ладонью пот с его лица, осыпала его седую голову поцелуями, без конца повторяя: «Прости! Прости меня!»
— Не надо, — тихо прошептал он. — Нe надо на это тратить наше время. У нас его мало. Послушаем нашу землю…
Они оба были метисы, кровь инков говорила сейчас в них, земля слышала молчаливый крик и мольбу о спасении, но ничем не могла им помочь.
— Я сделал все, что мог, — спокойно и отрешенно сказал он. — Отдал все, что имел.
Он долго глядел и слушал горы. Она не мешала ему. Потом он взял в ладони ее лицо и пристально глядел ей в глаза. Лик древней, мирной родины искал, угадывал в ее лице и запоминал его.